Жмусь к его руке и закрываю глаза.

Я задаю слишком много вопросов, но не получаю ни одного ответа.

Он принес мне коробку конфет к чаю. Молочный шоколад в форме морских фигур: начиная от ракушек и заканчивая всеми рыбешками, которые можно представить. Я заметил, что он любит меня баловать. Не знаю только, откуда у него еще берутся деньги на все это: у моего сейфа очень надежный код, а банковский счет ему не взломать даже при всем желании. Прикидываю мысленно, сколько у него должно было остаться денег, если он начал откладывать, допустим, с первой зарплаты. А в голове цифры не вяжутся. Путаюсь уже на третьем подсчете и забиваю.

От него пахнет парфюмом. Не тем, которым он пользуется обычно, иным, но запах сладкий-сладкий, аж желудок сводит. Сам не замечаю, как льну к нему и вдыхаю. И узнаю – этот аромат ни с чем не спутаешь.

Пахнет медом, чем-то терпким. И пахнет кровью. Свежей кровью. Я вдыхаю глубже и закрываю глаза. Он использовал этот парфюм в самый первый день, когда узнал меня с изнанки. Узнал меня не как Сергея Разумовского, миллиардера, основателя «Вместе», скандального парня с обложки, а как человека, выплескивающего свою агрессию через нож. Меня не могли поймать, и это опьяняло даже больше, чем все деньги, которые я держал в своих руках; запах крови, этой грязной, зараженной крови, казался мне порой изысканнее собственного парфюма. Я боялся себя в такие моменты и восхищался одновременно. Я словно превращался в другого человека, более сильного, более высокого, я был выше них всех, сильнее и справедливее.

Я вдыхаю этот запах глубже, прижимаюсь к шее всем лицом. Олег тогда, я помню, меня очень удивил. Я не хотел, чтобы он видел мою изнанку, не хотел, чтобы ее видел хоть кто-то, потому что я был уверен, что во всем мире не найдется человека, который бы понял меня, понял, что мной движет, – а он понял. Беспрекословно. Весь подъезд сиял, и я не мог найти и каплю крови, хоть и осмотрел каждый метр детально. Мой идеальный, мой прекрасный союзник, мой верный пес, готовый сгрызть трупы, если я того попрошу. Мой злейший друг.

Меня не могли найти тогда, но не могут найти и сейчас – такая вот ирония.

Открываю глаза и отстраняюсь от него, чтобы посмотреть в лицо. Он удивлен – совсем немного, – но не возражает. Поддается ближе, а я хватаю его за губу и впиваюсь зубами со всей силы, пока не прокусываю. Я не из тех, кто фанатеет по виду крови, не из тех, кому ее запах нравится, но в эту секунду я понимаю – чешутся руки. Ломает, как наркомана, и хочется выпустить пар. Выпустить агрессию и злобу, которой внутри меня предостаточно. Я кусаю его сильнее и шумно вдыхаю, забираясь к нему на колени, чуть не снося стол. Не успеваю думать – делаю. Чем больше дышу, тем больше чувствую, что умру, если ничего не сделаю. А он шипит, мотает головой, пытаясь высвободиться, а я хватаюсь за него крепче и крепче, сжимаю его голову идеальной формы (если бы я мог вытащить из-под кожи его череп и разрезать пополам – идеально идентичные половины), и не даю отстраниться. Чувствую, что завожусь (и в любой другой момент я бы пристыдил себя – не настолько ведь я отчаялся), но не могу остановиться. Кусаю его снова и снова, и слизываю, слизываю, слизываю металлический привкус с его губ, сжимаю его уши, волосы, шею, и все напираю, прижимаясь плотнее, пока не становится тяжело дышать. И хочется говорить развязно, хочется говорить грязные вещи, хочется повалить его на пол и показать, что значит иметь кого-то. Не контролирую себя – пытаюсь стащить через его чертову голову эту отвратительную водолазку, а он сопротивляется, отталкивает меня – завожусь еще больше.

И тут он бьет меня.

Прямо по лицу.

Так сильно, что я не удерживаю равновесие и падаю на пол.

И это меня отрезвляет. Отрезвляет гудение в затылке, которым я ударился, отрезвляет горящая скула, на которой наверняка появится синяк. И смотрю на него, замершего надо мной, растрепанного, с размазанной кровью по губам и подбородку, и вижу в его глазах нескрываемое… отвращение. И разочарование. Он вытирает губы запястьем, смотрит на него, а потом снова на меня, и я жду, когда он поможет мне подняться.

А он разворачивается и уходит, оставляя меня наедине с собой.

Я прихожу в себя не сразу. Ощупываю затылок, свое лицо, чтобы убедиться, что на мне нет никаких ран, и подскакиваю к зеркалу (в глазах темнеет, меня подкашивает, но я успеваю схватиться за стол, чтобы устоять). По всей нижней части размазана кровь, а скула горит и алеет от его руки. Касаюсь ее и понимаю – Олег никогда еще не бил меня. Никогда не позволял себе поднять на меня руку (и наверняка даже не думал об этом).

И тут мне становится так тошно от себя. От того, что я делал несколько минут назад, от того, кем я стал, оттого, что я все еще я. Отворачиваюсь от зеркала и подхожу к двери, осматривая ее, надеясь, что Олег оставил щель для того, чтобы я мог выйти.

Дверь была захлопнута.

Он приходит ко мне спустя время. Угрюмый такой, плотно сжимающий губы. Молча ставит на стол ужин: жареные овощи, картофель по-деревенски с домашним соусом и травяной чай. Разворачивается уже, чтобы уйти, но я его останавливаю

А он не смотрит на меня. Весь из себя униженный и оскорбленный, ей-богу. Только сквозь зубы цедит: «Что вам».

Обвиваю его руку своими и трусь щекой о плечо. Ему нравится, когда я веду себя, как домашний. Ему нравится, когда я становлюсь покладистым. Ему нравится, когда я смотрю на него влюбленными глазами – даже если в этот момент мои мысли совсем далеко от него. Ему нравится, когда я извиняюсь. Нравится чувствовать, что он выше меня. И его взгляд смягчается.

Разворачивается ко мне, ладонь прижимает к опухшей щеке и извиняется уже сам. Спрашивает, принести ли лед, а я головой мотаю. Говорю, будет мне урок на будущее. И так ему это нравится, так удовлетворенно он смотрит, что я понимаю – можно и потерпеть.

Прошу посидеть со мной. Конечно же, соглашается. И даже относит поднос обратно наверх, чтобы мы могли поужинать, как нормальные люди.

Нормальные люди. Так смешно звучит, когда я употребляю этот эпитет, говоря о нас. Я смотрю на него, не поднимающего взгляд от своей порции, а после то же делает он. Игры в гляделки не получится. Но я смотрю на него снова и понимаю – хуже не придумаешь. Серийный убийца, идущий по головам, и похититель с руками по локоть в крови. Мы – два неполноценных человека, исповедующихся несуществующим богам, не надеющихся даже на Ад. Мы не Бонни и Клайд и даже не Лукас и Тул. Мы два неполноценных человека, которые никогда не войдут в историю, чьи действия никогда не отразятся на будущем. Кого совсем скоро забудут. Будут вспоминать обо мне – как о бесследно исчезнувшем создателе сайта. Будут вспоминать о нем – как о наверняка главном подозреваемом в моем деле. Очаровательная сводка новостей за прошлый месяц.

Меня ломает. Скручивает, выворачивает, раздавливает. Я слышу треск своих костей и начинаю выть, извиваясь все больше. Мои руки горят. Я вижу огонь, охвативший мои ладони, и прижимаю его к своему горлу, чтобы заглушить вопли.

Мне надо выпустить энергию. Во мне накопилось слишком много ненависти – к себе в первую очередь. Во мне бурлит кровь, но я хочу пустить чужую. Нож – мой идеальный спутник всю мою жизнь. Холодный, всегда острый, входящий в масленое тело так легко, скользящий и быстрый. Моя изнанка клокочет и хочет превратиться в лицевую часть меня. Моя кожа выворачивается, обнажая все мясо, и все ощущения сливаются в одно.

Я кричу все громче и сжимаю свою шею руками, чувствую, как кислороду все сложнее проникать в легкие, и душу, душу, душу себя все сильнее, пока перед глазами не темнеет, и я не раскидываю руки в стороны. Тяжело дышу, а чернота расползается в стороны чернильными пятнами, принимая форму легких.

Я хочу убивать. На меня накатывает волнами. Хочу убивать. И не могу думать ни о чем другом. Хочу схватить нож и кромсать, кромсать, кромсать, кромсать, заливая кровью все вокруг. Я хочу слышать предсмертные хрипы, хочу видеть их глаза, наполненные ужасом, я хочу вырезать из них органы.