Сергей, все-таки, был одним из тех людей, которые оставались красивыми даже во сне. Убеждался в этом каждый раз, когда появлялась возможность.

Наверное, все началось в тот день, когда я впервые разрешил ему поспать наверху. Ему очень нравилась та комната, я говорил. Если не ошибаюсь, это было примерно через двадцать девять дней после того, как я его укрыл у себя. В любом случае, Сергей попросил меня дать ему возможность переночевать наверху. Я прекрасно понимал его желание (не то чтобы, но, все-таки, хотя бы представлял). Сидеть практически безвылазно в подвале – такое себе удовольствие. Конечно, ему хотелось сменить обстановку. Я еще подумал, ну, даже если он в окно выглянет, кто ж его увидит. Вокруг глушь такая.

Хотя, помню, первое время очень боялся проезжающих мимо поездов. Сергей то и дело просил меня вывести его на улицу, просто походить. Руки я ему не развязывал, ходил рядом, за локоть держал (он всегда им дергал – не нравился контроль). За ограждение он выйти пытался раза два, не больше, потом перестал, когда я пригрозил ему, что тогда вообще перестану выпускать гулять. Я-то понимал, что вряд ли смог бы всерьез ему отказывать, но припугнуть должен был. Сработало ведь.

Поезда иногда проезжали мимо. В окнах столько людей. Сергей сначала пытался дать им какой-то знак, вырывался из моих рук, скакал, но ничего не менялось. Как будто никто никогда и не видел миллиардера с рыжими волосами, самого Сергея Разумовского. Он немного похудел за то время, пока был у меня (чего я никак не мог понять, потому что всегда старался кормить его хорошо), но, мне казалось, все еще был узнаваем. В то время точно. А его никто и не признавал. А может, и признавал, даже говорил соседу: «А не Сергей Разумовский ли это?». А потом забивал. Может, забывал, где именно проезжал, может, просто ленился. Это немного радовало меня, говоря честно. Я понимаю, что звучу крайне цинично, но я надеялся на то, что Сергея никто не бросился искать (под этими «никто» я подразумеваю этих людей в поездах: о других Сергею знать было необязательно), то, что за ним никто не торопился приехать, давало ему понять, что я единственный, кому он по-настоящему нужен. Кто его по-настоящему любит.

Вскоре он перестал даже смотреть на поезда. Просил меня о том, чтобы я сообщал ему, когда поездов нет. Говорил, что они только воздух портят. А однажды сказал так легко: «Я бы продал этот дом и купил нормальный. Тут столько пыли, Олеж. Даже не вырастишь ничего». Я готов поклясться, что был в тот момент самым счастливым. Буквально ощущал это. Впервые за долгое время. Хотел порасспрашивать его, а потом понял, что спугну, и не стал. Не хотел, чтобы он снова начал скалиться.

И с каждой новой прогулкой я все больше понимал, что Сергей не сбежит. Может быть, он просто хотел усыпить мою бдительность, не знаю точно. А может быть, и вправду смирился. В любом случае, мне и самому куда приятнее было гулять с ним, когда у него руки не были связаны. Я старался не использовать веревку. По себе знал, что туго завязанная на руках веревка (а иначе никак) – это удовольствие на любителя. Ну, потому старался связывать чем мог. Сначала шнуром. Потом платком. Но это когда уже доверять прям стал. Знал, что платок он в любой момент снять мог. Просто так держал, для профилактики.

На улице уже холодно было. Я съездил к Сергею домой, забрал теплые вещи. Ну, свитера там всякие, куртки. И купил еще немного на свой вкус. Мне было приятно, когда он выходил со мной гулять в одежде, которую я купил. Особенно ему понравился свитер с воротом. Шерстяной такой. Я такие не особо сам люблю, колючие больно. А ему понравился. Куртку только свою продолжал носить, моя, купленная, говорит, на нем по-дурацки сидит. Я не возражал особо. Это лучше, чем ничего.

А потом он попросил поспать наверху. Так спокойно, уверенно. И протянул руки, чтобы я их связал. Решил довериться ему. (Только все двери и окна запер, ножи и острые предметы спрятал. А ключи – чисто ради интереса – оставил у себя.)

Он даже умываться не стал. Сразу в спальню пошел. Зашел такой в комнату, осмотрелся быстро и сразу же на кровать. Я специально сменил постельное белье. Новое постелил. Порошком еще пахло. Сергею, кажется, это пришлось по душе. Ворочался между подушек, в одеяло кутался. А потом, как увидел, что я ухожу, к стене прижался и одеяло поднял. Прям как тогда, подумал я еще. Говорит, ляг со мной. Охранять заодно будешь, чтоб не сбежал. Я лег рядом с ним и все пытался понять, в чем же подвох. Ждал, что он накинется на меня, попробует задушить. Вскачет и сбежит. Задушит подушкой, в конце концов. А потом посмотрел ему в глаза – даже намека на тот насмешливый взгляд нет. Смущен только, нервничает немного. А когда он укрыл одеялом, понял окончательно – он и не думал сбегать. Он просто соскучился по человеческому теплу. Оно и ясно, я все еще держался на расстоянии большую часть времени. Правда только из-за того, что думал, что он сам не подпустит. А в тот момент жался ко мне сам, расслабленный такой и спокойный.

У него кончики ресниц рыжие. Не полностью, только кончики. От этого казались со стороны совсем короткими. А в тот момент, когда я лежал к нему так близко, наконец-то, разглядел. Пушистые ресницы с рыжими концами. И куча рыжих веснушек по лицу. И на носу совсем небольшая горбинка, как от давнего перелома. И кончик вздернут слегка. Румянец еще на щеках. В спальне теплее, чем в остальном доме. Я еще не везде провел отопление, все никак руки не доходили. Сергей однажды сказал, что я всегда теплый, как собака. И я было подумал, что ему должно быть жарко под одеялом со мной в такой теплой комнате. Хотел отстраниться, чтобы дать ему дышать, а он просто сжал пальцами ворот водолазки и мотнул головой. Глаза не открыл. И я понял – разрешает.

Я поцеловал его. Не украдкой. Не вскользь. Не как обычно. А по-настоящему. Потом вспоминал себя и думал, что, наверное, со стороны выглядел донельзя глупо. Просто поймите, я правда никогда ничего подобного не испытывал. Да и с моими-то эмоциями…

Даже не заметил, как заснул. Хотел посторожить, поймать его за руку, когда он за ключи возьмется. А в итоге заснул. Так мне тепло и спокойно было.

А наутро проснулся – он все еще рядом. В тот момент я подумал, что он мой. По-настоящему мой. Что он все осознал, что он сделал правильный выбор. И такие по-мальчишески светлые чувства внутри, как будто снова пятнадцать. В тот момент я подумал, что это все, чего я хотел.

Я был таким идиотом.

========== Саморазрушение ==========

Комментарий к Саморазрушение

Сергей

Слышу грохот поезда каждую ночь и вижу, как один из них несется прямо на меня. Я знаю, что должен бежать, но ноги словно вросли в землю. А поезд все ближе, ближе, его фары ослепляют меня, и я успеваю только зажмуриться, надеясь, что он пройдет сквозь меня.

Я вскакиваю на кровати в холодном поту и не могу понять, слышу ли я поезд, грохочущий там, за стеной. А после понимаю – из подвала не слышно ничего. Ни единого звука. Кроме моего колотящегося сердца. Тяжело дышать, аж до хрипоты. И я чувствую, что плачу. Даже не понимаю почему, но по щекам слезы ручьем, и вдохнуть никак не могу. И страшно. Страшно оттого, что я не могу контролировать себя.

Меня трясет все больше, и я зову его. Зову, потому что понимаю, что единственное, что меня может успокоить, – тепло чьего-то тела. Со мной такое случалось в последний раз в самом детстве – не помню точно, но, кажется, тогда мне было лет восемь, и на мои крики сбежался весь детский дом. Я продолжаю кричать его имя, пока не вспоминаю, что эти чертовы стены абсолютно глухие, и заставляю себя встать и дойти до рации у стены. Нажимаю на кнопку и стараюсь говорить как можно спокойнее, хотя меня продолжает крупно колотить – палец то и дело пытается соскочить. В какой-то момент не выдерживаю и выкрикиваю его фамилию – он все так же не отзывается.

А меньше чем через минуту открывается дверь, и на пороге он, взъерошенный, заспанный, щурится от света моего ночника.