– Вам принести кофе?

Я сижу на стуле в комнате примерно пять на пять с отвратительными зелеными стенами, а у меня во рту недожеванный кусок мяса по-французски. Здесь застоявшийся затхлый воздух и лампочка желтого света. Здесь дверь без ручки с моей стороны. И здесь Олег, живой и невредимый, держащий свои гребаные пальцы на моем запястье. Здесь нет чистого воздуха и нет незакрытых дверей. Здесь нет ни намека на свободу. И я впервые за долгое время чувствую, что готов расплакаться.

– Сергей?

– Пошел вон.

Я не хочу его видеть. Я хочу закрыть глаза и проснуться не здесь. Я согласен проснуться даже в тюрьме, я согласен сдаться милиции, я согласен на все, лишь бы больше не видеть эту комнату. Выплевываю обратно на тарелку кусок мяса и встаю из-за стола. Аппетит пропал. Толкаю поднос и ухожу обратно на кровать, сворачиваюсь на ней и зажимаю уши руками. Это привычка с самого детства – когда я был напуган, я делал именно так. Закрывал глаза, и все монстры исчезали. Исчезали все мои страхи, исчезали эти идиоты, задирающие меня, исчезали все, кто мог причинить мне боль. Но мне уже не семь лет. И когда я открываю глаза, монстр не исчезает. Монстр сидит рядом с кроватью и убирает мне волосы с лица. Монстр смотрит так недоуменно и взволновано.

– Я чем-то обидел вас?

Я правда хочу, чтобы он исчез.

– Проваливай отсюда. Это приказ. Долбаная ты шавка.

Я закрываю глаза и надеюсь, что мой кошмар закончится. И слышу, как закрывается входная дверь. С наружной стороны.

Я пытался сбежать несколько раз. Первый раз был в тот же день, когда я попал сюда. Подумал, это какая-то ошибка. Подумал, что Олега, видимо, убили, раз он посмел допустить такую оплошность. Осмотрел комнату – типичный такой подвал на первый взгляд. Только стены прочные (и, судя по звуку – я постучал в нескольких местах, – довольно толстые), а вся мебель прибита к полу. Иными словами, я не мог даже врезать стулом по нему, когда он вошел бы. Кричать не стал – я знал, что это бесполезно, и похитителя лучше не раздражать. Но я дал ему понять, что я очнулся, когда заметил какую-то рацию, приклеенную к стене (пытался отодрать ее – бесполезно, приклеена намертво). В общем, сказал обо всем прямо: «Похититель, я очнулся». Я читал, что в такой ситуации главное дать понять, что ты не напуган. Если он поймет, что я его боюсь, то сможет мной манипулировать. А если я буду спокоен, то путем переговоров и чековой книжки смогу выбраться в ближайшие пару часов.

Но ничто из этого не работает, когда в плену тебя держит он. Когда дверь открылась, я не смог даже наброситься на него. Просто стоял на одном месте, как идиот, и смотрел на Олега, слегка смущенного, слегка озадаченного, словно он сам впервые меня видел. Стоял в этой долбаной своей водолазке и джинсах с потертыми коленями и мялся, явно понятия не имея, что ему нужно говорить. А я не мог перестать злиться. Не на него, конечно же, на себя, в первую очередь. Я, как видно, профинансировал собственную тюрьму. Когда он решился со мной заговорить («Как вы себя чувствуете?»), я уже не думал. Я действовал. Толкнул его в сторону и побежал что есть мочи, распахнув дверь (он всегда оставляет ее чуть приоткрытой – все-таки, ручка есть только с наружной стороны). Тогда я и понял, что меня действительно держат в подвале. Походило на тайное помещение для оргий хиппи в восьмидесятых. Из своего места заключения я выбежал в коридор, тянущийся к лестнице, и, не задумываясь, взбежал по ней вверх к двери. И я был готов взвыть, когда обнаружил, что дверь плотно заперта. Пытался выбить ее плечом – чуть его не сломал. Такая же чертова железная дверь, как и у меня. А он взял меня так легко, словно я ничего не весил. Даже слова не сказал. Просто забросил на плечо и отнес обратно в комнату. Успел только разглядеть, что в этом коридоре стояла плита с духовкой и стол. Этот больной ублюдок предусмотрел все.

Он предусмотрел все. Я даже пробовал сделать подкоп – искал место, где плиты плохо сошлись, где в стене может быть какая-то трещина – ничего. Мебель не сдвинешь – приколочена на совесть, ничего не скажешь. Искал потайные лазы за этими отвратительными картинами (одну из них я сломал через несколько дней о голову Олега, когда пытался в очередной раз сбежать – как видите, безрезультатно), пробовал пробить телом дверь. Ничто из того, что я делал, не приносило результатов. Я даже пробовал ключи у него стащить – тоже глупая затея, он слишком внимательный для того, чтобы не заметить, как я лапаю его зад. Оставалось только одно – играть по его правилам и ждать, когда его бдительность сойдет на нет.

Вчера спросил его, зачем он меня здесь держит. Я не люблю говорить с ним по рации, потому что сразу представляю, какой у меня отвратительно хрипящий голос в приемнике. Да и каждый раз боюсь, что он забудет включить звук. Потому я жду момент, когда он лично спускается ко мне, чтобы поговорить или, прости господи, вылить чертово ведро.

И вот он сидит напротив меня на стуле, снова одетый, как с помойки: разношенные джинсы и эта долбаная водолазка. На ней уже катышки, идиот. Олег входит в число тех людей, которым один раз сделаешь комплимент – и они всю жизнь за него будут цепляться. Стоило один гребаный раз мне сказать, что ему идет эта дурацкая водолазка (вообще-то, ему и впрямь идет – фигура позволяет), и теперь он считает своей обязанностью не вылезать из нее, даже когда надевает официальный костюм. Шут.

Задаю ему вполне закономерный вопрос: зачем он меня здесь держит? А он взгляд отводит в сторону, слова сказать не может. Я повторяю, но уже жестче, и ощущаю себя каким-то тираном-преподавателем в школе, который пытается выяснить, кто из учеников разбил окно. Меня раздражает то, что он заставляет меня чувствовать себя виноватым хоть в чем-то. Меня, в принципе, раздражает, когда моими чувствами пытаются манипулировать (какая ирония).

– Решил дать вам возможность отдохнуть, – бормочет он себе под нос и смотрит на меня исподлобья.

А я говорю ему:

– Врешь.

Он пожимает плечами, но взгляда не отводит. Я прекрасно знаю (по крайней мере, догадываюсь), почему он держит меня на самом деле здесь. Конечно, я хочу думать, что из-за денег. Деньги, по крайней мере, я могу ему выдать. В любом размере, лишь бы избавиться от этих поганых стен.

– Ну? – давлю на него, а он только плечами снова пожимает.

– Хотел, чтобы вы были рядом.

– Ты работал на меня. Мы и так постоянно были вместе, идиот.

Молчит. Он так часто молчит, что это действует на нервы. Не знай я его, был бы уверен, что он немой. Я вижу, что он не все сказал. Он избегает со мной контакта глазами, все время то взгляд отводит, то вовсе отворачивается. И мне приходится вставать, хватать его за волосы и заставлять смотреть в глаза. В эти самые честные, черные, дьявольские глаза. Олег смотрит на меня и повторяет снова: «Я хотел вас рядом со мной». Так старомодно, так фальшиво и одновременно искренне. Аж тошнит.

– Тогда тебе стоит знать, что сейчас, рядом с тобой, я абсолютно несчастен, – хочу кольнуть его. Да побольнее. – Здесь нет ни ванны, ни нормальной одежды. Ты ведь и сам это понимаешь.

Олег смотрит на меня все так же пристально, пожимая плечами. Этот его чертов жест.

– Я не могу выпустить вас. Вы ведь не глупый человек. Должны меня понять.

Он издевается. Он определенно, мать твою, издевается надо мной. Были бы его волосы подлиннее, намотал бы на кулак, сжал бы их покрепче да приложил лбом об эту чертову бетонную стену (с нее начинает сыпаться эта убогая зеленая краска, а я бью его голову о стену раз за разом, пока не пробиваю его твердым лбом дыру, сквозь которую могу вылезти на свободу – и нанять нормального охранника, квалифицированного, в тот же день; черт с ним, буду справляться с трупами самостоятельно). Моргаю. И сжимаю его волосы крепче, поднимая голову выше. А он следует за моей рукой так покорно, что я и впрямь начинаю сомневаться, кто из нас сильнее и кто еще кого удерживает (абсолютно абсурдная мысль – это я пленник, не он).