Впереди слева от тракта лежал город Офра. Голоса продолжали говорить: «Господь сказал ему: мир тебе, не бойся, не умрешь. И устроил там Гедеон жертвенник Господу и назвал его: Иегова Шалом. Он еще до сего дня в Офре Авиезеровой»112. За Офрой дорога снова раздваивалась. Одна ветка шла в сторону Нацрата, круто поднималась в горы и по извилистым лощинам вела в Циппори и дальше по плато Ха-Галил-ха-Тахтон к Холмам дубов Шфарамских. Другая огибала гору Тавор, поднималась на плато по более пологому горному склону и уходила на восток, к озеру Ям-Киннерет. Она была короче и удобнее для караванов, но Бен-Цион обещал Иосефу, что орха обязательно зайдет в Нацрат, чтобы Иешуа смог попрощаться с семьей.

Наконец, в конце долины стеной встали горы Нацрата, а справа во всей красе открылся величественный купол Тавора. Наступил поздний вечер, и солнце медленно опускалось к горизонту, омывая гору предзакатными оранжево-бардовыми всплесками. Иешуа охватило необъяснимое волнение. Сколько раз он любовался Тавором, но никогда прежде не испытывал таких особенных, сильных чувств. Сейчас его сердце почему-то защемило.

Вскоре орха поднялась по насыпи, полукольцом огибающей скалу, и вышла на окраину Нацрата. Иешуа не терпелось увидеть родной дом, обнять мать, братьев и сестер. А Мирьям словно чувствовала. Она стояла на краю небольшого огорода в испачканном землей переднике, повязанном поверх куттонета, глядя в сторону равнины. Увидев поднимающихся по дороге мулов, женщина обернулась к дому, что-то крикнула, и бросилась навстречу каравану, прижимая руки к груди, еще не веря своему счастью.

Подбежав к Иешуа, она взяла ладошками голову сына и целовала его лицо и шею, а он смущенно улыбался, пытаясь поцеловать мать в ответ. Из дома вышли братья и сестры, чтобы встретить заходящую во двор орху. Старший, Яаков, почти взрослым баритоном распоряжался, остальные безоговорочно слушались. Заметно повзрослевшие сестры игриво прыскали, поглядывая на незнакомых мужчин. Мулов распрягли, напоили и задали им корма. Груз укрыли от непогоды в сарае.

Дом Мирьям ничем не отличался от других лачуг маленького горного поселка. Стены из крупных кусков известняка для прочности промазаны глиной. Кровля – жерди поверх потолочных балок, положенных крестнакрест. Сверху земля с проросшей травой. Два маленьких окошка под самой крышей закрывались на ночь плетеными из прутьев ставнями, а в дверных проемах висели толстые шерстяные одеяла. Вся семья расположилась на циновках, разбросанных по полу перед глиняным очагом, в котором давно томился большой горшок с бобовой похлебкой.

Поужинав, Бен-Цион поблагодарил хозяйку и сообщил, что он и Эзра ночевать будут в Циппори. Нужно поменять двоим мулам железные пластины на копытах, а кузница есть только в городе. Чтобы зря не терять время, договорились утром встретиться на перекрестке в парасанге от Нацрата, за поселком Кана. Палестинцы вышли из дома, уселись на мулов и рысью тронулись в путь.

Иешуа, несмотря на усталость, еще долго сидел вместе с родными при свете масляного светильника. В очаге уютно потрескивали сучья. Сначала он прочитал вслух письмо от Иосефа. В нем родственник сообщал, что Иешуа должен на время покинуть Палестину, а также хвалил караванщика Бен-Циона. Мирьям не могла скрыть разочарования – она надеялась на длительное свидание с сыном. Иешуа как мог утешал мать, и она смирилась, утерев слезы. Потом он рассказывал о жизни в доме Иосефа, об Иерушалаиме и событиях, которые произошли в пути. Мать пристроилась рядом с Иешуа, слушая, но не слыша. Она не могла налюбоваться на сына и украдкой гладила его по спине и плечам, улыбаясь своим мыслям.

Бен-Цион и Эзра появились на месте встречи, когда солнце стояло в зените. Братья помогли переложить тюки с повозки на мулов, а затем, тепло попрощавшись с Иешуа, отправились домой.

Орха снова отправилась в путь в полном составе. Юноша вспоминал проведенное с близкими время, понимая, что теперь нескоро увидит их снова. Он с грустью смотрел на знакомые с детства места. Иешуа знал здесь каждый холм, каждую пещеру, каждый ручей. Вот в этом овраге он пас овец, когда собаки заметили волков. Ему пришлось до вечера охранять свое сбившееся в кучу маленькое стадо с камнем в одной руке и палкой в другой, пока не прибежали братья, обеспокоенные его долгим отсутствием. На этой сопке они дрались с мальчишками из соседней деревни. А на этой дороге он впервые увидел римских солдат. Легионеры в панцирях поверх коричневых туник устало брели по насыпи, бряцая снаряжением о закинутые за спину щиты. Висевшие на груди воинов шлемы тускло отсвечивали на солнце.

Слева возвышался хребет Туран, разделяющий долины Бейт-Римон и Бейт-Нетофа. А еще дальше простирались горные цепи Йодфат и Шагор, волнами охватывая долину Сахнин. Иешуа впервые подумал, что, может быть, название области – «ха-Галил» – происходит от слова «волна».

Эзра заметил настроение друга, поэтому не докучал ему разговорами. Зато на первом же привале в долине Бейт-Нетофа он не сдержался. Караван остановился у перекрестка с дорогой, которая шла от Офры через Таворские холмы.

– Вот это я понимаю – город! – с восторгом начал он рассказ о Циппори. – Не Иерушалаим, конечно, но не хуже Себастии. Когда мы ночью из ущелья поднимались, он весь в огнях сиял! Улицы мощеные, дома большие, с бассейнами. Царский дворец высоченный. Театр. Правда, все из камня. Говорят, город после смерти Хордоса сжег римский легат Вар. Так сколько лет прошло, его заново отстроили.

– Там есть синагога, – заметил Иешуа.

– Да, я ее утром посетил, пока Бен-Цион был в кузнице. Помолился: и кришме, и дорожную, и охранную – все как положено. Я такой большой синагоги раньше не видел. Камень тесаный, крыша из черепицы, а внутри мраморный пол. По бокам колонны стоят, и гинекон113 на втором ярусе. Мигдол114 украшен резьбой, а ковчег закрыт расшитым занавесом с бахромой – из виссона, наверное.

Рассказ погонщика прервала команда Бен-Циона. Орха отправилась дальше на восток по земле колена Нафталиева, с каждым парасангом приближаясь к озеру ЯмКиннерет. Вдоль тракта пестрели заплаты еще не распаханного жнивья. Часто дорога пролегала прямо по полю, и тогда под ногами шуршали замятые колесами крестьянских повозок сухие ячменные стебли. На пшеничном току посреди заваленной снопами делянки ребятня гоняла по кругу двух ослов, привязанных к вбитому в землю длинному колу. Среди дубов и фисташковых деревьев паслись коровы. Между ними деловито расхаживали ибисы. Иногда на дорогу, поднимая пыль, выходило небольшое стадо коз или овец. Мальчишки гнали его на выпас подальше от деревни.

В осеннем небе над головой Иешуа пролетел косяк возвращающихся на зимовку серых журавлей. Юноша задрал голову в небо и улыбнулся, радуясь солнцу, теплому ветру и разметанным в вышине перистым облакам. Он и сам чувствовал себя птицей. Столько событий произошло с ним за короткое время, а он как будто смотрел на свою жизнь с высоты птичьего полета, лишь мельком отмечая прожитое. Словно самое важное только еще впереди.

Снова внутри дрогнула струна кифары, заливая душу тончайшим дрожаньем.

Он вдруг представил себя вожаком стаи. Как это прекрасно – лететь впереди, указывая путь, быть надежным предводителем и яростным защитником, оберегать каждую птицу, помогать слабым и подбадривать уставших. А весной вместе со всеми радоваться крошечным пушистым птенцам, понимая, что в том, что они появились на свет в безопасности и под присмотром любящих родителей есть и твоя – пусть маленькая – заслуга.

Вскоре плато стало понемногу спускаться к востоку. Бен-Цион увидел рощу олив и решил сделать привал. Рассевшись на земле в тени деревьев, палестинцы с наслаждением вытянули ноги. Эзра продолжил увлеченно рассказывать про поездку в Циппори, словно разговор и не заканчивался: