В противоположном углу почти до потолка проходила труба, похожая на мусоропровод в современных домах, с задвижкой. Женщина в синем халате подставляла бумажный мешок, открывала задвижку, и в мешок с сухим звуком сыпались макароны. Пакеты наполнялись до верха, она их ловко завязывала и складывала на тележку.

Краем глаза Софья увидела, как Марго подошла к полной женщине, той, которая только что высыпала муку в колодец. Женщина резко повела боксерским плечом, отмахиваясь, и покатила тележку к плотным рядам мешков. Софья засмотрелась на мощную стать женщины. Неожиданно сквозь шум вращающихся механизмом резко прозвучал голос: "Отстань от меня! Что пристала!" Следом истошный вопль: "Помогите!"

О. ужас, Марго окружили женщины с белыми в муке лицами, как у актеров японского театра, и подталкивали к черной дыре. Софья, не задумываясь, поспешила на помощь. Самая старшая, может, и не старшая, но в самом тяжелом весе, мирно спросила:

- Ты не знаешь, чего она разоралась? Мешает да еще орет, - она повернулась к

бледной Марго. - Пойми, мы сдельно работаем, а ты путаешься под ногами.

- Скажите, когда можно, и мы подойдем, - заикаясь, попросила Марго, выражая

готовности облизать любую часть ее тела.

Вмешалась женщина, помельче, но тоже плотная.

- Через полчаса будет перерыв, подходите. Ты приходи, - она ткнула в Софью пальцем.

Они выбрались из цеха, Марго рухнула на ближайшую скамейку и зарыдала. Волосы ее растрепались, и вся она была измятая, будто побывавший в собачьих зубах воздушный шарик.

- Они меня хотели бросить в дыру. Я видела их лица. Почему они так? Ведь они меня совсем не знают. Что я им такого сделала? - причитала она, вытирая слезы и нос рукавом блузки.

- Испугалась, понимаю, я бы тоже испугалась. Но зачем ты так вырядилась? Ты

же не в театр пришла. Надо было проще одеться. И не благоухать французскими духами.

- У меня нет другой одежды. Что, по-твоему, бабкины ремки напяливать на себя? Они там все маньячки, - поставила она диагноз и успокоилась.

Софья вернулась в цех. Женщины шутили, отмечая под ее команду ответы в анкетах, и быстро все заполнили. При расставании вручили ей увесистый бумажный пакет макарон.

Диктатура пролетариата

Через месяц Марго позвонила и напросилась в гости. Она таращила очи, облизывала губы, томно растягивала гласные и посматривала на дверь в душе, там текла вода, сломался кран. Наконец, поняла, что в доме, кроме Софьи никого нет.

- Где твой муж? Где дочь?

- Дочь у родителей, а муж, да ну его. Что ты хочешь? Чай, кофе?

Марго пожала плечами. Она перестала играть очами и облизывать губы, Софья отметила бледность кожи и сеть мелких морщин.

- Отдам тебе все заработанные деньги, и сверх того, только помоги, - жалобно затянула Марго.

Софья обрадовалась:

- Деньги нужны, Николай не работает, готовится в писатели.

Марго оживилась:

- Значит так: завтра едешь на металлургический завод, идешь в мартеновский цех, знакомишься с неженатым сталеваром, что хочешь, с ним делаешь, женишь на себе, берешь в любовники, думай сама. Не забывай, что у них профессорские зарплаты. Только не теряйся, второго шанса не будет. И попутно проведи анкетный опрос.

Она выложила на кухонный стол стопку анкет, сверху припечатала свой паспорт и удалилась победным шагом.

Софья набрала номер телефона свекрови.

- Здравствуйте, передайте, пожалуйста, Коле, чтобы он завтра посидел с Машей. Я нашла работу.

- Ишь чего, а маслом тебе не намазать одно место. Он не нянька, - ответила Дуся.

- Между прочим, он муж и должен содержать семью.

Софья отключилась и посмотрела на часы. Не прошло пяти минут, позвонил муж.

- Мать на тебя обижается. Ты, это, придерживай язык. Если нужно, я приду, - он помолчал, ей послышался женский голос, не Дусин, - завтра.

Когда вечером родители привезли дочь и узнали, что завтра с ней будет весь день сидеть Коля, Машу забрали. Ребенок не игрушка, чтобы доверять маменькиному сынку.

Не ранним утром явился Николай и стал объяснять, что начал писать роман, исторический. Но рассказывать пока не будет, чтобы не спугнуть удачу.

- А где Маша? Я тебе зачем понадобился?

- Иду подавать на развод, - пошутила она.

- Как на развод! - растерялся он. - Мы так не договаривались.

- В суде договоримся.

Молча смотрел, как она собиралась, молча закрыл за ней дверь.

От трамвайной остановки она поднималась в гору и любовалась, как на фоне чистого неба росли на глазах кирпичные трубы с разноцветным дымом, письмена таяли, и она не успевала прочесть текст, увеличивались силуэты трапециевидных мартеновских печей, окутанных молочной дымкой, в окружении запутанных в сложный лабиринт бетонно-металлических конструкций. В детстве родители летом возили ее с братом, сестренка оставалась с бабушкой, в Ленинград, и ей было скучно смотреть на дворцы, скучно переходить из зала в зал, слушая экскурсовода. Что тут поделаешь, сердце отдано тому, что она, дитя заводской окраины, видела с рождения.

Проходная густо завешана плакатами и призывами, она вошла и сунула в окошко стеклянной перегородки чужой паспорт. Угрюмый мужчина полистал бумаги, нашел список с фамилиями, заставил напротив Веретенниковой расписаться и протянул пропуск с фотографией Марго. На Софью не посмотрел.

Дальше по инструкции дошла до приемной начальника мартеновского цеха, и объяснила приветливой женщине, что проводит соцопрос. Женщина кому-то позвонила. Вскоре явился молодой, симпатичный и улыбчивый мастер смены, на голове шлем в оранжевых и красных полосах. Такой же протянул ей, нет, не шлем, поправил он, каска. Не решилась спросить, в чем разница.

Каска оказалась тяжелой и великоватой, она вытянула шею и приподняла подбородок, чтобы козырек не закрывал обзор. Мастер окинул ее взглядом, и она почувствовала, как краснеет.

Взял ее под локоть, объяснив, что так будет лучше, и они нырнули в шумный и полутемный цех, постояли на мостике, она заворожено наблюдала, как из печи по желобу лилась сталь, - видела и не один раз, в кинохронике перед показом художественного фильма. Там звучала музыка, а здесь все двигалось и грозно гудело. И не было белозубых улыбок, был пот, струящийся по грязным лицам.

Мастер, все также, поддерживая ее, повел в конец цеха, открыл деревянную дверь, странно видеть ее среди железных конструкций и льющегося металла, и они оказались в подсобке.

Маленький суетливый человечек, коротконогий, с квадратным туловищем, упакованным в негнущуюся робу, протер влажной тряпкой табурет и поставил в густо насыпанные, пахнущие свежестью, опилки, присоединив к нему еще табурет, заляпанный пятнами белой краски, протирать не стал.

- Значит, так, Кузьма, исполнять все желания девушки. Понял? - приказал мастер.

Кузьма кивнул, мастер исчез. И почти сразу кто-то постучал в открытую дверь.

- Здравствуйте, сюда или как?- спросил мужчина в робе, каску держал под мышкой.

- Да, да, входите, пожалуйста, мы проводим опрос, - и она зачастила текст, который выучила, когда опрашивала работниц хлебозавода.

Главное, заманить первого, потом уже потянутся любопытные. Отказов не будет. Но если откажется первый, все пропало.

Мужчина стоял на пороге, раздумывая. Она старательно улыбалась, даже десны заныли. Решился, вошел, в робе он был неуклюж как космонавт, сел на табурет с заляпанным краской сиденьем, достал из нагрудного кармана грязную тряпку, протер руки. Софья протянула ему опросник: несколько скрепленных стандартных листов. Он осторожно, будто хрупкое стекло, взял их двумя пальцами, перелистал.

- Ого, столько вопросов. Зачем это? - спросил он.