– Сюжет, – повторил я.
– Мы ездили в горы, – сообщил Роман. – Вернулись. Мама пошла на процедуры. Она мне пишет: зайди. Я зашел, она стоит в комбинезоне на голое тело – и надо только потянуть вниз молнию.
– Потянул? – спросил я.
Он улыбнулся. Довольный, что обманул.
– Нет. Я ей говорю: «Всё прекрасно, давайте вечером пойдем в кино. С мамой и Лешей».
– Пошли?
– Пошли. Леша с мамой в середине, мы по краям.
– Леша довольный, – сказал я, представляя себе это. – Платить за себя не надо, а культурная программа становится шире.
– Да, – обрадовался Роман. – Да! Но на следующий день она сама зашла в номер. Перед обедом. Мама плавала в бассейне, а она зашла. Я дал Леше денег, попросил занять нам в кафе столик и заказать мороженое и вел ждать там.
– И что? – спросил я.
– Да, – сказал он. – Была победа, и было ярко и красиво. А потом она говорит: «Можешь дать мне триста долларов до конца смены?»
– Дал?
Он покачал головой, улыбаясь.
– Я ей говорю: «Зачем триста долларов, которые надо возвращать? Лучше сто и возвращать не надо. Мне будет приятно, если подарок купишь себе ты, а не я, у кого вкус не всегда соответствует ожиданиям».
– Взяла? – спросил я.
– Взяла, – сказал он. – Конечно, взяла. Скромный подарок, от чистого сердца.
Мы помолчали. Без эмоций – просто потому что история кончилась.
– А ты стихотворение когда написал? – спросил я. – До или после?
– После, – сказал друг. – Конечно, после. «Вот вода, плещет волна. А вот луна, сияет одна».
Я посмотрел на него внимательно.
– А дальше?
– Дальше не помню, – посетовал Роман. – Надо сходить в гараж и открыть тайник.
– Короткие стихи легче запоминать, – сказал я. – Хочешь какое-нибудь прочту?
– Конечно, – сказал друг. – Вот только коньяк за твое здоровье выпью.
Он выпил. И попросил продолжить наш поэтический вечер.
Я сказал:
Я помню эти губы в мае,
И эти ноги в сентябре.
И эти слезы в декабре…
А память в январе – пустая.
Мы помолчали. Потом он сказал:
– Давай за Сережу!
И поднял бокал.
Я даже не спросил за какого. И так было ясно.
Картошка
Мне было девятнадцать, и вот уже ровно год, как у меня не было денег. Никаких, за исключением стипендии. Да и та превращалась не пойми во что.
То ли дело – осень 1989-го. Первый курс МЭИ, энерго-физический факультет, отделение «Атомные электростанции». Сорок рублей базовая стипендия и еще тридцать от Министерства атомной энергетики.
Семьдесят рублей в месяц – это вам не шутки. Папа получал двести двадцать, хоть и не был электриком. Мой обед в студенческой столовой стоил шестьдесят копеек, а на моей сберкнижке лежало бабушкино наследство – тысяча восемьсот рублей.
Но я покупал на эти семьдесят рублей три книжки на черном рынке в месяц.
Двухтомник Стругацких стоил пятьдесят. «Девять принцев Амбера» стоила пятьдесят…
Пора остановить этот поток воспоминаний, пока он не превратил историю в задачу из учебника арифметики.
Мне было девятнадцать. В восемнадцать, когда я ушел в академку после первого семестра, я проработал год продавцом газет. На «Пушкинской» и на «Белорусской». Времена были свободные – ни крыши, ни рэкета. Закупился с утра у оптовика, привез сумку с прессой на точку, разложил столик – и пошло-поехало.
Деньги были шальные, как и время. Потом они кончились, потому что надо было возвращаться в институт.
У меня за плечами были три года в карате. Иногда пять тренировок в неделю. Тренер подбивал меня поехать на финальный отбор юношеского чемпионата страны, но я отказался. В спорт уходить не хотелось, а если не уходить – то зачем усложнять?
Вернувшись в институт, я посмотрел на доске расписание и побрел к аудитории в ожидании встречи с незнакомыми пока людьми. Встал у двери за пятнадцать минут до лекции и приготовился ждать. Первый пришел Женя, мрачный ботаник в очках. Я подошел, поздоровался.
Он пожал мне руку без всякого интереса и достал из сумки свежий «Спорт-Экспресс». (Через неделю у нас уже был график – мы покупали газету по очереди, чтобы не палить зря деньги. В валютном эквиваленте моя стипендия уже упала до семи долларов.)
Женька читал пятую страницу, приблизив газету вплотную к толстым стеклам очков. Отчеты о НХЛ, как сейчас помню.
– Любишь спорт? – спросил я.
Он кивнул. Словно отгоняя от себя надоедливую муху.
– А какие спортивные секции на потоке? – снова спросил я.
Он понял, что я не отстану. Сложил газету и убрал в сумку.
– Лыжная. Футбольная. И еще спецназ.
При слове «спецназ» я зашевелился. Вспомнил былое, запах раздевалки, выцветшее от пота и стирок черное кимоно, голос тренера.
– Ой, – сказал я. – А к кому можно прийти, чтобы записаться?
Он посмотрел на меня с недоверием.
– У меня черный пояс по карате, – пояснил я. – Правда, всего первый дан, но все равно… Там кто из нашей группы?
– Я, – сказал Женя со своим вечным мрачным настроением.
– О-о, – протянул я, не зная, что еще сказать, и повторил: – О-о…
– У меня минус семь, – сказал он и поправил очки. – Еще Лена ходит, у нее врожденный порок сердца, ей обычные нагрузки противопоказаны. Приходи…
Женька был страшный приколист и редкая умница. Я у него списывал задачи по квантовой механике. И безумно вывел его из себя, когда единственный в группе получил пятерку по «теории атомных станций».
Просто повезло. Вытащил именно тот единственный билет, который не только знал, но и понимал. Я был бы рад и тройке. К пятому курсу я понимал, что вряд ли буду работать по профессии. А Жене поставили четверку. Он знал всё, но начал спорить с профессором и доспорился до потери одного балла.
Денег не было, и с этим надо было что-то делать. Но у Андрея была идея, живо обсуждавшаяся в нашей секции карате. Уже другой, куда ходили ребята постарше и посерьезнее. Я пришел со своим черным поясом и поймал на себя взгляд тренера. У друга был белый, хотя он был первый в городе боец.
Тренер вызвал меня в центр зала, сам стал со мной в пару. К этому дню я удачно успел посмотреть все фильмы про Шаолинь, все фильмы с Брюсом Ли, Чаком Норрисом и Ван Даммом. Поэтому было больно, но не обидно.
Понимал, что новичков всегда бьют. Или – если хотите – испытывают.
– На черный пока не тянешь, – сказал тренер, подытоживая.
Боль прошла в раздевалке. Когда друг Андрей сказал вслух, что есть возможность купить вскладчину фуру водки. Фура водки в девяносто первом – это была валюта посильнее доллара. Доллары попадались фальшивые, а к паленой водке народ относился спокойнее.
У меня были деньги на ящик. У Андрея на три. Продать бутылку с рук можно было в два раза дороже – это если сразу. Я представил, как продам ящик, на вырученные деньги куплю два, продам их и куплю четыре. Потом продам четыре и заживу…
Мы передали деньги вожаку этим же вечером и принялись ждать фуру. Фура пришла, встав на стоянку в тайном месте на окраине, и мы приехали с тележками на колесах за своей долей. Забрали. Дело было вечером. Домой водку нести было нельзя. Сейчас я удивляюсь – почему так? Но тогда мы точно понимали, что домой ее не принесешь.
– Может, к тебе в гараж? – спросил я.
Это была правильная мысль. Но Андрей вдруг стал строить рожи, сказал, что это совершенно точно исключено. Я не понимал, но не настаивал.
Что делать мы не знали, пока его не осенила идея.
– Спрячем в лесу, – сказал он.
Лес был проходной. Больше напоминал запущенный парк. Но выхода не было. В одиннадцать вечера, с подпрыгивающими на корнях колясками и лопатой в руке, мы были в лесу.
– Надо рыть яму, чтобы спрятать надежнее, – решил Андрей и посмотрел на меня.