Люба считалась на рынке богатой торговкой — у нее можно было разжиться теплыми носками разных размеров, вязанными из козьей шерсти, кроме того, она каждое утро выносила на рынок парное козье молоко, на которое у нее были свои постоянные клиенты, в основном мамаши малолетних детишек. Стоило только Любе появиться, как ее тут же окружали плотным кольцом и начинали наперебой предлагать обмен.

В то утро Люба выменяла одну литровую банку молока на несколько чистых школьных тетрадей, которые в свою очередь отнесла известной всему рынку бабе Гаше. На разведенном прямо за прилавком костре та пекла лепешки из муки второго сорта, предусмотрительно запасенной ею еще во времена советского дефицита. Лепешки баба Гаша отпускала только в обмен на школьные принадлежности — тетради, учебники, шариковые ручки — у нее подрастали три внука. Баба Гаша взяла тетради, придирчиво перелистала (не старые ли?) и выдала Любе ровно столько горячих лепешек, сколько было тетрадей. Другую банку молока Люба уже не в первый раз отдала за так знакомой женщине, у которой, как она знала, болел ребенок. А третью (всего у нее было три банки) очень удачно поменяла у охотника Семенова на двух только что пойманных в Тихом лесу перепелок.

Надо сказать, что жители Тихо-Пропащенска волокли на рынок отнюдь не только то, что смогли унести со своих предприятий, когда те еще работали. В какой-то момент мужчины вспомнили наконец, что они — охотники и рыболовы, и стали ходить в лес на мелкого зверя и птицу — зайца, тетерева, перепелку и ловить в речке Пропащенке рыбу корюшку. Женщины и дети в свою очередь собирали в Тихом лесу бруснику и грузди, таскали из гнезд мелкие, рябые перепелиные яйца. В этот год природа, словно понимая, что народ бедствует, была, как никогда, щедрой — всего было много в лесу и в реке, только бери.

Еще Люба обменяла две пары связанных в последние дни мужских носков на бутылочку домашней рябиновой настойки и палочку домашней же заячьей колбасы и осталась очень довольна своим сегодняшним походом — будет, чем угостить нежданного гостя. Уже у самого выхода встретила она соседку по дому, тащившую на рынок корзину с опятами.

— Любаша! — окликнула ее соседка. — Вас поздравить можно, у вас, кажется, женишок завелся?

Люба растерялась, она никак не думала, что кто-то видел их с Гогой-Гошей в такую рань, впрочем, она была женщина свободная и прятаться ей было не от кого, видели, так видели, вот только слово «женишок.» очень ей не понравилось, она даже слегка покраснела.

— Вам показалось, — пробормотала Люба и поспешила домой, чтобы убедиться, что гость ее действительно существует, а не приснился ей нынче утром.

Однако домой она попала в это утро не сразу, на обратном пути ее застал такой сильный дождь, что пришлось прятаться в одиноко стоявшем на остановке пустом автобусе, у которого отсутствовали не только сиденья, стекла, колеса, но и все внутренности. Это было не самое лучшее укрытие, так как в пустые окна со всех сторон залетали брызги, но до другого Люба просто не успела бы добежать. Когда же, до нитки промокшая, она вернулась домой, никакого Гоги-Гоши в квартире не было. На столе лежал школьный атлас с аккуратно вырезанной страницей. Исчезли также ножницы, которыми Люба раз в месяц стригла козу Машку.

Фамилия Любы была Орлова. Любовь Петровна Орлова, полная тезка знаменитой артистки 30-х годов. Смолоду Любин отец был, можно сказать, влюблен в эту артистку, смотрел все фильмы с ее участием по десять раз, ему вообще нравились женщины-блондинки, а если они к тому же еще танцевали и пели, тут уж глаза Петра Ивановича затуманивались какими-то, видно, очень дорогими ему воспоминаниями. Женился же Петр Иванович на женщине самой обыкновенной — не блондинке и не умевшей танцевать и петь, но поскольку сам он был Орлов и к тому же Петр, то еще при женитьбе решил, что если родится дочь, то будет Любовь Петровна Орлова, как любимая его актриса. Когда Люба стала подрастать, обнаружилось, что она довольно неказиста, ни лицом, ни фигурой не вышла и уже не выйдет, так что красивое имя было ей как бы в насмешку. Отец пытался компенсировать это развитием у дочки музыкальных способностей и отдал ее в музыкальную школу, где Люба научилась сносно играть на аккордеоне, но музыку не полюбила, а петь и вовсе не могла — голоса не было никакого. В общем, ничего артистического в Любе не было, разве что коса — длинная, светлая, тяжелая — такой косой мало кто в Тихо-Пропащенске мог похвастаться, а в областном городе, куда она уехала учиться, и подавно. В библиотечном техникуме специально ходили посмотреть на ее косу. Бывало, что на улице какой-нибудь молодой человек увяжется за ней сзади, но, обогнав и заглянув в лицо, разочарованно хмыкнет и знакомиться передумает. Не то, чтобы Люба была очень уж некрасива, но как-то непривлекательна, слишком простовата, да к тому же не в меру скромна. Училась Люба хорошо, и распределение ей досталось одно из самых завидных — в филиал Института космических исследований, где как раз в это время формировали свой научный фонд и нужен был профессиональный библиотекарь. Люба для такой работы подходила как нельзя лучше. Аккуратность была ее особенная черта, которую все в ней замечали и за которую хвалили. Из любого хаоса Люба умела сотворить идеальный порядок, все всегда было разложено у нее строго по своим местам, никогда она ничего не теряла, не забывала и не путала. И в научном фонде, представлявшем до этого завалы из книг, журналов и рукописных работ, она так ловко и быстро все систематизировала, что любую монографию, любую публикацию, любой справочник можно было найти в течение нескольких секунд. И видимо, такой же строгий порядок Люба умела придавать своим мыслям и поведению, она не была ни взбалмошной, как другие девушки, ни, тем более, истеричной, отчего и казалась немного скучной и не умела привлечь внимание молодых людей. Замуж Люба никогда не выходила, и любовь у нее случилась в жизни только однажды, лет уже в двадцать пять.

Одно время ходил к ним в институт странный такой долговязый человек в круглых очках, который интересовался публикациями в научных журналах, притом исключительно о неопознанных «летающих объектах». Люба сама подбирала для него эти публикации и даже с разрешения руководства давала ему посмотреть и почитать некоторые еще не опубликованные материалы исследований, проводившихся сотрудниками ФИКИ. Человек этот был местный писатель-фантаст, и материалы нужны были ему для работы. Люба и сама не заметила, как стала ждать его очередного прихода и при этом волноваться и часто смотреться в зеркало. Но писатель, проштудировав все имевшиеся в научной библиотеке материалы, ходить перестал, оставив Любу наедине с ее надеждами и чувствами. Скучая о нем, она и сама перечитала все эти материалы и научные публикации, узнав из них много для себя нового и интересного. А года через три, разбирая новые поступления, она наткнулась на тонкую книжицу в серии «Научная фантастика», на обложке которой стояла знакомая ей фамилия — Тюдчев. Повесть называлась «Пришелец». Она бросилась читать и узнала в ней почти все уже знакомые ей по научно-популярным журналам сюжеты, лишь слегка белле-тризированные. Люба испытала сильное разочарование, после чего любовь ее, о которой писатель-фантаст даже не догадывался, стала угасать и постепенно совсем угасла.

В научном фонде ФИКИ она работала, пока институт не закрыли по причине отсутствия финансирования года за три до описываемых событий. К тому времени у Любы умерли один за другим родители, сначала мама, потом вскоре и отец, оставив ей в наследство козу Машку и небольшой огородик. Эта коза стала Любиной и кормилицей, и чуть ли не подружкой, с ней одной коротала она длинные вечера без света, при керосиновой лампе. Оставшись без работы и без любивших и жалевших ее родителей, Люба буквально все стала делать своими руками — обрабатывать огород, шить, вязать, вышивать, плести половички из старых тряпок, доить козу и прясть шерсть. Ни минуты не сидела она без дела, так что скучать и хандрить было ей просто некогда.