— Паникер чертов, его поставили детей учить, а он, как старая бабка, сплетни разводит! — плюнул Козлов.

— А что, скажешь, неправда, да? В Библии тоже написано!

— В Библии! — передразнил Козлов. — Ты хоть ее читала?

— А у нас она есть?

— Василий! Вероника! — прикрикнула на обоих Нина. — Не ругайтесь! В такой ситуации надо, наоборот, быть ближе друг к другу, в церковь идти, молиться и свечки ставить, хуже не будет!

— Да ну вас, достали! — Козлов хотел было уйти, но дочка схватила его за рукав и усадила назад.

— Папа, мама, послушайте меня, только не перебивайте. Раз такое дело, что конец света наступает, то я тоже хочу успеть пожить. Вот. Поэтому… В общем, я выхожу замуж, пока не поздно. Спокойно! Я еще не все вам сказала. Свадьбы мне никакой не надо, я просто завтра, нет, даже сегодня перейду жить к нему и все.

Нина упала головой на стол и завыла дурным голосом, а Козлов схватился было за вилку, потом бросил ее с размаху в мойку, так что все там загремело, и спросил как можно спокойнее:

— К кому это к нему?

— К нашему учителю по ОБЖ. Я его люблю.

— Я тебе сейчас такого ремня всыплю, что ты у меня не только ОБЖ забудешь, но и весь остальной алфавит!

— Папа! — совершенно спокойно сказала Вероника. — Что ты говоришь, подумай сам! Да может нас сегодня ночью всех накроет этим… я не знаю, чем там должно накрыть — и все. Понимаешь ты, все! Ни тебя, ни меня, ни мамы, ни Вовки, никого не будет! Так какая тебе разница, как я, твоя дочь, проживу эту свою последнюю в жизни ночь! — При этих словах слезы заблестели у нее в глазах. — Вы-то с мамочкой успели пожить, а нам за что так не повезло, почему это я должна умирать, не узнав радостей любви? Тем более, что я их все равно уже немножко попробовала, но это не считается, я хочу нормально и как следует, а не… в спортзале на матах. (Последние слова она произнесла почти шепотом, себе под нос.)

__ Что _ты сказала, паршивка такая? — подняла голову от стола Нина. — Повтори!

— Что слышала!

— А об отце ты подумала? Отец на такой должности, не сегодня — завтра станет мэром города, а ты…

— Кто мэром? Папочка? Счас! Их сегодня всех оттуда выкинули!

— Как выкинули? Кого выкинули? — не поняла Нина. — Вася, тебя что, опять в отставку?

Козлов с ненавистью посмотрел на дочь и сказал:

— Мелет, сама не знает что. Никого ниоткуда не выкинули. Хотели, да не смогли, кишка тонка.

— Кто хотел?

— Кто-кто… Дуры вот такие же, как ты! Хлебом не корми, только дай на площади поорать! Они думают, что это так просто — городом руководить в наше время! Пускай попробуют, я на них посмотрю!

Заметив, что жена схватилась за сердце, как она всегда хваталась, когда дело оборачивалось не в ее пользу, Козлов сказал примирительно:

— Ну, ладно, ладно, только без истерик. У нас выпить есть?

Вероника метнулась к шкафчику и достала «мерзавчика». В это время у входной двери послышалось шевеление ключа и тихо, крадучись, вошел сын Козловых Вовка. Он думал, что все уже спят, но застал своих в довольно возбужденном состоянии.

— Чего это вы такие? О! А пьете по какому поводу?

— Повод еще тот, — сказал Козлов. — Сестричка твоя замуж собралась, да хоть бы еще замуж, а то так, пойду, говорит, к нему жить и все.

— К этому, что ли?

— Так. Значит, тут все в курсе, кроме меня.

— Не переживай, пап, он нормальный мужик, староват, конечно, для нашей Верки, но любовь, как известно, зла…

— Э! Подожди-ка! А сколько ему лет? — спохватился Козлов.

— Тридцать шесть, — буркнула Вероника и выскочила из кухни.

Мать пошла за ней и слышно было, как они сначала громко кричали, а потом стали говорить все тише, тише и наконец зашептались.

Вовка прикрыл дверь и подсел к столу. Отец налил ему полрюмочки.

— Пап, — сказал Вовка, когда выпили. — Тебя достали, да?

— Ничего, мне не привыкать, — гордо сказал Козлов, закусывая соленым грибком.

— Ну, если ничего, тогда я тоже хотел сказать тебе одну вещь…

Козлов вздрогнул:

— Что еще? Тоже жениться?

— Да прямо! У меня проблема посерьезнее немножко. — Он посидел, покатал хлебный шарик, искоса поглядывая на отца, тот молчал, готовый, кажется, ко всему. — Понимаешь, пап, я тут деньги должен одному человеку. Он мне еще в позапрошлом году давал, под проценты, а вчера услышал про все эти дела и говорит: «Извини, брат, но мне деньги сейчас нужны». Конца света испугался, придурок, представляешь?

— Сколько? — спросил отец.

— Тысячу.

— Чего?

— Ну не рублей же!

Козлов с интересом уставился на сына:

— А куда это ты дел такую сумму?

— Пап, ну ты пойми, если бы не все эти дурацкие сплетни, которые распространяются, между прочим, во вверенном тебе городе, ничего бы сейчас отдавать не надо было, а через год я бы сам раскрутился и тебя даже не беспокоил бы.

— Куда ты потратил такую сумму, я тебя спрашиваю.

— Пап, ну давай не будем про это, а? Куда потратил, туда потратил, факт тот, что денег нет.

— У меня тоже нет.

Вовка еще налил самогона — отцу и себе:

— Слушай, пап, а что, это серьезно насчет конца света? Ты сам веришь или нет?

— Серьезно. Так что можешь долг не отдавать, они ему все равно не понадобятся, — сказал Козлов и вышел из кухни.

Вовка допил и тихо выругался. Номер не прошел.

А в детской Нина сидела на диване и рыдала, наблюдая, как Вероника достает из шкафа и кидает в школьную сумку свои юбки и кофты. Козлов заглянул, сказал: «Да успокойся ты, пусть эта дура идет!» — и пошел спать.

Засыпая, он думал о том, что завтра надо будет срочно собрать политсовет партии и обсудить сложившуюся ситуацию — кто виноват и что делать. Пока инициативу не перехватил Нетерпыщев.

В Москве тем временем стали постепенно забывать про Гогу. Поначалу много говорили о нем по телевидению, строя догадки одна другой ужаснее. То говорили, что он, вероятно, похищен чеченскими террористами с целью получения выкупа и все ждали, когда сумма выкупа будет названа и начнется обычная торговля. Но из Грозного шли сообщения о том, что никакого Гоги в Чечне нет, никто его не захватывал, тамошние власти валили все на российские спецслужбы, а те, в свою очередь, хранили гордое молчание. Потом появилась версия, что он удрал за границу и спокойно проживает где-то на Мальдивских островах, в собственном, заранее купленном доме, при всех своих миллионах. По этому поводу Госдума даже сделала запрос в Генеральную прокуратуру, но ответа никакого не получила, там было не до Гоги — в очередной раз менялся генеральный прокурор. Что касается семьи и нескольких близких человек из окружения пропавшего, то они были уверены, что произошло заказное убийство, что это дело рук его политических врагов и конкурентов по бизнесу, и молчали, опасаясь теперь за свою собственную жизнь. Партия, к которой он формально принадлежал, на своем очередном съезде обвинила в «трагическом исчезновении с политической сцены такого выдающегося деятеля демократического движения, каким был…» — коммунистов и пообещала, что не простит им этого никогда. «Нас хотят запугать, — высоко задирая голову и раздувая ноздри, говорил, словно у гроба товарища, один из лидеров партии, хотя на самом деле стоял в этот момент на трибуне, — но мы не из робкого десятка! Нас не запугаешь!» За спиной у него маячили при этом четыре охранника и еще трое сидели в первом ряду в зале.

Шло время, и другие важные события оттеснили на задний план историю с пропавшим полити-ком-миллионером, а вскоре о нем и вовсе перестали вспоминать и что-либо говорить.

И вдруг в конце сентября в дирекции одной из телевизионных компаний, где Гоге принадлежал основной пакет акций, раздался звонок, и голос самого Гоги произнес как будто с того света (такая плохая была слышимость):

— Это я.