И. Е. Фроссар устроил мне свидание с некоторыми банкирами, которые были заинтересованы в русских делах, а кроме того, сообщил мне, что меня очень хочет видеть бывший французский посол Нуланс, но так как время моего пребывания в Париже было исчерпано, а просить о новом разрешении я считал неудобным, то это свидание не состоялось.
На станцию железной дороги приехал меня проводить мой друг Фроссар и наша француженка M-lle Jeanne Bruand, которая была гувернанткой наших детей в течении почти пятнадцать лет и была другом нашей семьи. Она из газет узнала о моем прибытии в Париж и приехала из провинции на несколько дней, чтобы повидать меня и распросить о нашем житье в СССР. Мой сын, Николай, был все время в контакте с ней, и она даже временами помогала ему и морально, и, кажется, материально. Кроме этих моих друзей, меня провожали два агента полиции до самой границы, где мы обменялись издали вежливыми поклонами.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ ПЕРЕГОВОРЫ В БЕРЛИНЕ
Я приехал в Лондон около половины февраля и тотчас-же приступил к составлению^ второго рапорта В. И. Ленину, в котором подробно описал все виденное и слышанное во Франции. К сожалению я не могу припомнить, где находятся копии этих двух рапортов, посланных мною из заграницы. Конечно, по приезде в Лондон я и Фокин имели продолжительную беседу с Красиным и Клышко относительно Генуэзской конференции. Фокин указал Красину, что я, стоявший во время войны во главе всей химической промышленности, а также призванный ныне советским правительством для ее восстановления и дальнейшего развития, был бы крайне полезным экспертом в Генуе. Л. Б. Красин вполне согласился с этим предложением и сказал мне, чтобы я наметил те вопросы по развитию химической промышленности, которые желательно было бы обсудить на конференции. С своей стороны, он прибавил, что ему придется скоро отправиться в Москву для обсуждения всех вопросов, связанных с означенной конференцией, и он не забудет сделать предложение правительству о моем назначении экспертом по химической промышленности.
Закончив все дела в Лондоне, 1-го марта я выехал в Берлин. Здесь у меня оставалось только одно незаконченное дело: обследование деятельности Бинта и сокращение его штатов. Для помощи мне в этом деле из Москвы приехал член коллегии НТО, Михаил Яковлевич Лапиров-Скобло, очень энергичный сотрудник НТО, работавший в нем почти с самого основания. Лапиров-Скобло был инженер-электрик, работавший некоторое время на заводе электрических ламп, который был построен во время войны. Он принимал участие в Военно-Промышленном комитете и, благодаря своему общительному характеру, был знаком с громадным числом деловых лиц старого режима, а также со всеми выдающимися в то время большевиками. Он сотрудничал в «Правде» и был очень близок к Бухарину, редактору «Правды»; он был в великолепных отношениях с Н. П. Горбуновым, секретарем Совнаркома, при котором он поступил на работу в НТО, когда тот возглавлял НТО. Достаточно было только раз поговорить с М. Я., чтобы понять общую симпатию, которой он пользовался среди людей, какого бы политического толка они ни были. Мне пришлось наблюдать этого человека в различных случаях нашей деловой работы в НТО, и я могу сказать, что такого ловкого и. приспособляющегося ко всякой обстановке человека я редко встречал в своей жизни. Он хорошо говорил и не был лишен остроумия, а в своих многочисленных фельетонах, которые он помещал в разных журналах, создавал себе славу очень образованного человека и искусного организатора. Я помню, как В. А. Куйбышев, произнося речь о необходимости издания советской энциклопедического словаря, перечисляя лиц, которые должны были принять участие в редактировании различных отделов, назвал Лапирова-Скобло, как превосходного организатора. Зная М. Я. в течении 10 лет, я не могу судить, что он был хорошим организатором, так как, собственно говоря, сам он ничего не создал; в качестве члена коллегии НТО, он помогал физическим институтам проводить свои сметы и штаты и, как человек очень осторожный и умеющий точно определить политическое и административное положение каждого лица, к нему обращающегося, он оказывал ему соответствующую помощь. Со мной он был в самых хороших отношениях и между нами никогда не было недоразумений. Он только любил в разговорах со мною подчеркивать, что он давал обо мне, как об ученом, очень лестные оценки, когда кто-либо обращался к нему с вопросом о моей личности. Не знаю, правда или нет, но, по его словам, напр., Бухарин не раз спрашивал М. Я., действительно ли Ипатьев такая большая научная величина, как ему приходилось обо мне слышать. Но общее мнение о М. Я. было таково, что он милый, очень покладистый человек, незабывающий себя и легко приспособляющийся ко всяким комбинациям. И. Т. Смилга как-то раз выразился о нем, что он «фельетонный инженер», так как поверхностно судит о самых разнообразных вопросах, о которых пишет.
В Берлин Лапиров-Скобло был командирован ВСНХ, чтобы обревизовать и сократить Бинт. Раз М. Я. понял, что начальство желает сократить Бинт, то это должно быть сделано во что бы то ни стало, и он принялся так энергично за это дело, что мне пришлось сдерживать его порывы и защищать Н. М. Федоровского, организатора этого учреждения. Из 80 человек мы оставили на первое время только 20, а через год сократили еще более, чуть ли не до 5 человек; впоследствии, лет через пять, он совсем был упразднен; но не надо забывать, что Бинт несомненно принес в свое время существенную пользу для связи наших научных учреждений с заграничными. Необходимо упомянуть, что наиболее активными работниками в этом учреждении были инженер Ройтман, возглавлявший его после ухода Федоровского, а потом А. Ф. Третлер, который и после прекращения Бинта работал при берлинском Торгпредстве для вышеуказанной цели. Оба эти лица были очень хорошими работниками и делали все возможное, чтобы выполнять возлагаемые на них поручения.
По приезде в Берлин я узнал поразившие меня новости.
Во-первых, что я уже не являюсь начальником Главного Химического Управления, так как таковое вообще уничтожено и его функции переданы в Производственный Отдел ВСНХ; ведать химическими делами в этом отделе поручено химику Владимиру Павловичу Кравецу, который работал у меня в Химическом Управлении, а во время войны был в Баку на нефте-бензоловом заводе. Вторая новость заключалась в том, что я был назначен председателем коллегии НТО с оставлением меня членом Президиума ВСНХ, причем никакого запроса, согласен ли я занять эту должность или нет, сделано не было.
Упразднение Главного Химического Управления в то время, когда мы в течении 8 месяцев вели интенсивную работу для восстановления промышленности и ее дальнейшей правильной организации, представляло самую вопиющук> нелепость, какую только можно себе представить. Инициатива этой глупейшей меры принадлежала, несомненно, председателю ВСНХ П. А. Богданову, которому мое назначение в Президиум и начальником Главхима было вообще не по сердцу, так как он хотел видеть на этом посту своего товарища по Московскому Техническому Училищу, С. Д. Шейна. И тогда, а в особенности теперь, после того, как жизнь среди большевиков научила многому, я понял всю интригу против меня; человек, призванный руководить промышленностью СССР, из своих мелочных расчетов не постеснился погубить важное государственное дело...
Упразднение Главхима облегчалось тем, что я долго отсутствовал и временное управление делами, по распоряжению П. А. Богданова, было поручено не моим заместителям Аккерману и Шварцу, а С. Д. Шейну. Для временного исполнения обязанностей не надо было спрашивать ни Политбюро, ни другие органы. С. Д. Шейн, будучи большую часть времени в нетрезвом состоянии, начал портить намеченную программу, вступил в конфликт с Аккерманом и стал жаловаться Богданову. Это было как раз на руку последнему, и он провел полную ликвидацию Управления, даже не узнавши моего мнения по этому крайне важному вопросу, касающемуся не только дальнейшего развития мирной химической промышленности, но также и для обороны страны. В этом поступке сказался весь характер П. А. Богданова, совершенно непригодного для крупной государственной деятельности и можно было лишь удивляться близорукости тех людей, которые утвердили подобное постановление Президиума ВСНХ. Надо только заметить, что Рыков, зам. председателя Совнаркома, в то время был заграницей, где ему делали серьезную операцию, а Ленин в это время также находился в очень болезненном состоянии и, быть может, не мог вникнуть во все детали столь безрассудного постановления. Мне еще придется не раз возвращаться к характеристике деяний П. А., с которым мне приходилось часто встречаться в течении моей жизни.
