«Мне жить осталось недолго, —• сказал он, — и Россия получит ценную коллекцию почти даром в сравнении с тем, что она мне стоила. Я не приятель большевиков, но я сделал это предложение только потому, что все это должно принадлежать моей стране, России».
Мы осмотрели внимательно его музей и поразились, с какой тщательностью и знанием дела были собраны все предметы, письма, гравюры, портреты и т. п., и пришли к заключению, что эта коллекция послужит ценным дополнением Петроградского Пушкинского Музея. На прощание он об’яснил нам, как приходится ему жить при создавшихся условиях; он ходи г обедать в эмигрантскую общественную столовую, где за дешевую цену получает очень скудный обед; он не может позволить себе пойти в кинематограф и бережно донашивает свое старое платье, так как не имеет возможности приобрести что-либо новое. Между прочим, он предупредил меня, что в эмигрантских кругах знают о моем приезде в Париж и очень настроены против меня. Они уверены, что я продался большевикам, и считают, что подобные люди должны быть без всякой пощады уничтожаемы, как предатели своей родины. Он предупредил меня, чтобы я был как можно осторожнее, потому что очень велико озлобление против меня и легко могут слу-читьсл больше неприятности. Мы поблагодарили и за предупреждение, и за показ музея, и сообщили ему, что дадим Красину благоприятное заключение относительно приобретения его музея.
Как я уже сообщал ранее, вся пресса Парижа поместила целые статьи обо мне и в общем отнеслась ко мне скорее сочувственно. Каждого репортера я предупреждал, что дам интервью только с тем условием, что они не будут мне задавать политических вопросов и напишут, что я никогда не занимался политикой и являюсь вполне беспартийным гражданином своей страны. И, действительно, все репортеры выполнили свое обещание. Но от двух газет я не имел репортеров: от французской «L’Action Francais» и от русской «Общее Дело». «L’Action Francais» крайне правая монархическая газета, редактируемая Леоном Додэ (сына известного писателя Альфонса Додэ), который отличался крайне невоздержанным характером и не стеснялся средствами в борьбе со своими политическими противниками. Для него каждый большевик представлял из себя падшее человеческое существо, лишенное всяких нравственных устоев и достойное полного презрения. Всякое общение с подобными существами не может быть ничем оправдываемо, и человек, который вступает с ними хотя бы в деловые отношения, также достоин проклятия. Зная эти взгляды, не трудно себе представить характер той статьи, которую написал Л. Додэ по поводу моего приезда в Париж. К сожалению, собранные мною тогда вырезки остались в Петрограде, и я могу привести здесь только некоторые выдержки, которые наиболее характерны и удержались в моей памяти. Он начинал с того, что знаменитый Ипатьев, слуга и посланец Ленина, брат того Ипатьева, в доме которого в Екатеринбурге были убиты царь Николай II и вся его семья; екатеринбургский Ипатьев вовсе не еврей, как иногда пишут, а военный инженер и капитан царской службы. В виду такого злодеяния, совершившегося в доме Ипатьевых, им надо было бы переменить свою роковую фамилию'. Затем следует обсуждение вопроса, с какой целью Ленин мог послать Ипатьева во Францию. Если
Ленин и его банда вполне доверяют Ипатьеву и пользуясь его известностью послали его для пропаганды большевизма во Францию и других странах, тогда Ипатьев ничем не отличается от этой гнусной банды. Если-же такого полного доверия к нему нет, то прежде, чем послать его для деловых сношений (чему Додэ не особенно верит), Ленин должен был бы принять такие меры, о которых я нахожу более удобным умолчать. Я не имел ни малейшего желания возражать на подобное писание, — хотелось только сообщить автору, что дом Романовых вышел из Ипатьевского монастыря, процарствовал 3.00 лет и за это время Россия выросла в громадную империю. Потому я не вижу основания для перемены своей фамилии в том, что царской семье суждено было погибнуть в нашем доме.
Газета «Общее Дело» издавалась в Париже под редакцией известного Бурцева; она вели непримиримую' борьбу против большевиков, называя их насильниками и врагами русского народа. Конечно, Бурцев не мог оставить без внимания факт моего приезда во Францию с особо важными поручениями от Ленина и его правительства. Со свойственным ему юмором он написал статью о моем приезде, в которой не постеснялся, подобно Л. Додэ, изобразить меня, как человека с продажной душой. Ипатьев, знаменитый химик, как это признают все, показавший во время войны организаторские способности, ныне поступил на службу советского правительства, получив высокий пост члена Президиума ВСНХ и поставлен также во главе всей химической промышленности СССР. Хотя Ленин и Троцкий решили послать Ипатьева заграницу для восстановления разрушенной химической и металлургической промышленности, но они имели попутно и еще одну цель, — пропаганду своего большевистского учения. Ипатьев предстал здесь в Париже в виде Троянова коня, и скрытые агитаторы параллельно начнуть свою зловредную работу. Мы слышали, что за помощь большевикам Ипатьев получил назад свою собственность и великолепно обеспечен. Он пользуется полным доверием Ленина и несомненно, что в будущем, как только будет признан СССР, он явится первым советским послом во Фран-дии. Я не могу припомнить всех подробностей этой гнусной статьи, но и приведенного довольно для того, чтобы понять, какого мнения была эмигрантская публика относительно моего поведения в Советской России.
Я показал обе газеты моему другу И. Фроссару, и он, по прочтении их, сказал мне:
«Владимир Николаевич, всякий, кто знает Вас, не поверит ни одной написанной здесь строчке, а Вас знает так много народа, что не стоит обращать внимание на это нелепое писание; история не только Вас оправдает, но и оценит Вашу деятельность для Вашей страны во все времена ее лихолетия».
Уроки войны показали, какое громадное значение имеет химическая промышленность, и потому во Франции после войны было обращено большое внимание на развитие всех отраслей химической промышленности. Для научных исследований в лабораториях требовались химические реактивы, и так как их производство во Франции было в зачаточном состоянии, то для уничтожения зависимости от Германии, которая до войны поставляла эти реактивы во все страны, фирма Paulencs Freres приступила к производству этих веществ в большом масштабе. Вероятно, с целью заручиться моей рекомендацией для поставки химических реактивов в СССР, а также из желания похвастаться развитием их деятельности, они настойчиво приглашали меня посетить их завод и лаборатории. Я был занят более важными делами, но согласился, — с условием, что они заедут за мной очень рано утром, чтобы не помешать исполнению- моей намеченной программы. Я был очень доволен, что согласился осмотреть их новые производства, методы очистки химических веществ, а также гидрогенизацию различных органических веществ, как то ароматических углеводородов, фенолов и пр., — по методу не Sabatier и Senderens, а Ипатьева, т. е. под давлением и в присутствии окиси никкеля, а не восстановленного никкеля.
Мое удовольствие еще более возросло, когда директор завода представил мне их консультанта, Mr. Senderens, сотрудника Sabatier по гидрогенизации. Он тоже был очень рад меня видеть и поговорить со мной, но так как я мог остаться на фабрике только короткое время, то он очень просил меня заехать к нему на квартиру, где мы могли бы поговорить в спокойной обстановке. Мы условились о времени, и в назначенный час я приехал к Сендеренс и провел с ним в беседе около двух часов. Хотя и был он аббатом, но он не исполнял церковных служб, а был инспектором классов в Тулузской Духовной Семинарии и всегда интересовался химией. Он встретил меня очень радушно и назвал меня «eminent chemist Russe», а когда я сказал, что не надо говорить комплиментов, то он дал мне свою только что опубликованную статью о дегидратации органических соединений, в которой он к моей фамилии прибавил указанный эпитет. Из разговора я понял, что он разошелся с Sabatier, но, конечно, мне было неловко спрашивать о причине их разрыва после довольно продолжительной и плодотворной совместной работы. Далее оказалось, что он имеет в саду собственную лабораторию, и он мне показал, какие реакции он там производит. Он сообщил, что мои работы по гидрогенизации углеводов под сравнительно малыми давлениями в водных растворах привлекали его особое внимание, и он стал повторять мои опыты и при еще более нежных условиях получил промежуточное соединение между сахаротами и алкоголями ангидридного характера в виде хорошо развитых кристаллов, часть которых он мне дал на память. Senderens произвел на меня очень симпатичное впечатление, и своим обращением и разговором напоминал мне тип настоящего ученого старого типа, имеющего философское воззрение на науку и на ее применение на пользу людскую. Он мне дал с автографом последнюю свою брошюру относительно дегидратации органических соединений под влиянием катализаторов, где с самого начала отдает должное моему открытию глинозема, как первого катализатора для дегидратации алкоголей.
