Через очень короткое время я получил первый взнос в 90.000 марок и часть этих денег употребил на покупку аппаратов для Института Высоких Давлений (15.000 марок), на годовую командировку заграницу моего ассистента, Г. А. Разуваева в следующем году (около 5000 марок) и на оплату всех расходов моего сына по изготовлению аппаратов для высокого давления. Деньги были внесены в Берлинское Торгпредство и частью- положены в Банк для выдачи моему ассистенту Разу-ваеву, когда он приедет заграницу. Кроме того, из этих денег была оплачена годовая командировка заграницу сына с семьей.
В центральной лаборатории у баварцев я занялся вопросом осаждения металлической меди из растворов ее солей под давлением водорода, так как д-р Каро сообщил мне, что И. Г. очень интересуется этим вопросом для каких то целей. Для выяснения механизма реакции я сделал много опытов осаждения закиси меди, а также действия воды и водорода на окись меди. Интересно отметить, что в последнем случае я безусловно получил кристаллическую закись меди, что заставляло предполагать, что кристаллизация закиси меди произошла из водного ее раствора или гидрата окиси меди. Эти опыты, к сожалению, не были закончены.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ ПОЕЗДКА В ЯПОНИЮ
В начале августа я вместе с семьей сына вернулся в СССР и после короткого отдыха на хуторе, приехавши в Москву, узнал неожиданную для меня новость: советское правительство командирует меня в Японию на Международный Инженерный Конгресс, который должен быть в ноябре 1929 года в Токио. Для выяснения вопросов, связанных с этой командировкой, я отправился к Воронову, который был управляющим делами Особого Комитета по научным учреждениям, состоящим в ведении ЦИК’а. Во главе этого комитета стоял Луначарский, которому эта должность была дана после снятия его с поста Народного Комиссара Просвещения. Воронов об’яснил мне, что моя командировка в Японию была утверждена Совнаркомом, и мне нельзя отказываться в особенности потому, что уже поздно; к тому же, акад. Иоффе, который должен был ехать со мной, по очень уважительным причинам не может ехать в эту командировку. Я об’яснил Воронову, что мне в декабре придется ехать на работу в Берлин и что у меня и без того много работы в моем Институте Высоких Давлений, но все эти доводы не помогли, и мне ничего не оставалось делать, как начать готовиться к длинному путешествию; я должен был выехать не позднее первых чисел октября. Что касается моей поездки в Германию, то Воронов заявил мне, что никаких препятствий к этому для меня не встретится.
С Вороновым я обсудил и другой вопрос, касавшийся посылки моего сотрудника и любимого ученика, Г. А. Разуваева, в годичную командировку заграницу для дальнейшего усовершенствования в химии. Будучи в Германии, я списался с проф. Мюнхенского Университета Виландом, который обещал мне взять Разуваева в свою лабораторию для работы по органической химии. Для Разуваева это было большим счастьем, так как авторитет Виланда стоял очень высоко и он был лауреатом Нобелевской премии. Хлопоты о командировании Разуваева за мой счет начались еще до моего последнего приезда из Германии, но он получил отказ. Я просил Воронова помочь провести в ГПУ эту командировку, так как знакомство такого талантливого химика с методами химических исследований будет в высшей степени полезно для русской науки. Я прибавил, что мой хороший знакомый, известный проф. Виланд, уже согласился взять его своим учеником и для меня будет неловко, что я зря беспокоил человека своей просьбой о Разу-ваеве. Я сказал Воронову, что я могу поручиться за Разуваева, что он не занимается политикой и что он во время вернется в СССР.
Из хлопот относительно командирования заграницу с научной целью моего сына и Разуваева я узнал, какие затруднения надо было преодолеть, чтобы получить право ознакомиться с состоянием науки заграницей. Разве при царском режиме надо было обивать пороги разных канцелярий, чтобы получить разрешение на командирование молодого ученого заграницу без расходов для казны?
Воронов обещал мне помочь в этом деле и сдержал свое слово: в октябре Разуваев выехал в Германию и явился к Виланду для работы на указанную профессором тему.
В лабораториях Академии Наук и Института Высоких Давлений работы шли полным ходом и все могло бы радовать душу руководителя, если-бы не присутствие только одного человека, который портил настроение всем своим коллегам и, конечно, мне, так как мне приходилось разбирать все недоразумения в подведомственных мне лабораториях. Этот человек был Николай Орлов, о котором я уже упоминал ранее. Несмотря на все мои увещевания, этот суб’ект был совершенно неисправим. Чтобы подтвердить сказанное об его характере, я приведу один пример его отношений с моим ассистентом А. Д. Петровым, с которым он был товарищем по Ленинградскому Университету; они оба одновременно были взяты мною в Лабораторию Высоких Давлений в Академии Наук. Они были неразлучными друзьями, и во время вакаций летом не раз предпринимали путешествие пешком по церквам и монастырям Петроградской и Новгородской губерний. Н. Орлов был в полном смысле ханжа, и при подходящих условиях из него вышел бы ценный иезуитский монах; не даром мы дали ему соответствующее прозвище. Но стоило А. Д. Петрову в своих научных работах проявить большое уменье в исследовании трудных химических реакций и заслужить хорошую оценку с моей стороны, как отношение к нему Орлова резко изменилось. Он стал говорить ему колкости, обижать его в присутствии других химиков и дело дошло до того, что А. Д. Петров, очень скромный и воспитанный человек, заявил мне, что он не может более оставаться в одной комнате с ним, так как он не ручается за себя и дело может кончиться неприятным для лаборатории скандалом. Когда А. Д. жаловался мне на Орлова, слезы стояли у него в глазах, и он сообщил мне, с каким хамским подходом Орлов обращается со своими другими помощниками. Я успокоил А. Д. Петрова, очень ценного научного сотрудника, и обещал ему перевести Орлова в другое здание (бывший особняк уральского железо-промышленника, Яковлева), которое Академия Наук получила для расширения помещения химической лаборатории, необходимого в виду прихода новых академиков: А. Е. Фаворского и Вл. А. >Кистяковского. Часть этого здания в нижнем этаже была отведена и для моей лаборатории и я решил перевести туда Орлова и там организовать исследовательские работы аспирантов, под его наблюдением.
Орлов без моего спроса пользуясь молодыми химиками в бытность мою заграницей, произвел опыты по деструктивной гидрогенизации с некоторыми углеводородами и без моего позволения послал их в Немецкое Химическое Общество для напечатания. Зачем было ему это делать, когда я всегда позволял моим сотрудникам некоторые работы делать и публиковать самостоятельно, — в особенности, если инициатива той или другой проблемы исходила от них самих — я не знаю. Только для порядка в лаборатории, я всегда требовал, чтобы я был об этом заранее осведомлен и дал бы разрешение, так как я, как глава лаборатории, должен отвечать за все работы, в ней сделанные, как перед начальством, так и перед химическим миром. Н. Орлова я никогда ни ранее, ни после этого инцидента не стеснял в самостоятельной работе, и тому имелись самые убедительные доказательства, так как не менее трети работ, сделанных в лаборатории Академии Наук по гидрогенизации ■и деструктивной гидрогенизации по заданным мною темам, были напечатаны только под именем Орлова и помогавшего ему сотрудника, которого я разрешил ему использовать для его работы. Н. Орлов имел хорошую голову для химического мышления, но очень не искусные руки для экспериментальной работы, а потому ему был крайне необходим для производства опытов, в особенности под большими давлениями, хороший экспериментатор.
Надо здесь заметить, что на средства, отпускаемые мне
НТО и ВСНХ, я приглашал молодых людей — студентов старших курсов или только что окончивших Университет, чтобы они изучиди методы высоких давлений, и получив надлежащую опытность в проведении ответственных опытов, могли бы служить хорошими помощниками научным сотрудникам. Впоследствии из этих молодых людей выходили хорошие химики, занявшие места или в Институте Высоких Давлений, или в Академии Наук, уже в качестве научных сотрудников.
