«Ранее, чем осуждать меня, — сказал я Юлину, — Вам надо было бы ознакомиться с подлинными протоколами заседаний и тогда уже решить вопрос, достоин ли я порицания или нет».
На этом закончилась наша беседа, которая оставила во мне неприятное впечатление, так как во время ее я впервые услышал подобные упреки от Юлина. После моего разговора с ним по поводу ареста Шпитальского у меня осталось очень тягостное чувство, которое еще более усилилось после его беседы со мной по поводу моей деятельности в СССР. Я всегда знал, что политическое положение Юлина в партии невелико, так как он стал большевиком после войны, а его значение в советской промышленности еще меньше. Поэтому эти небольшие нападки на мою особу были несомненно навеяны Юлину свыше, и я решил быть на стороже.
Совершенно неожиданно я получил приглашение прибыть на заседание Президиума Центрального Комитета Союза химиков для участия в обсуждении пятилетнего плана развития химической промышленности. Я был удивлен этому приглашению*, потому что в виду моих частых отлучек заграницу и научной работы в Ленинграде я не принимал никакого участия в составлении пятилетнего химического плана в Главхиме. Конечно, до моего слуха доходили планетарные цифры ежегодного расширения производства того или другого химического продукта, которые вызывали во мне только одно сомнение в возможности исполнения таких заданий. В таких случаях я говорил своему собеседнику, что все это очень хорошо, но обратили ли вы внимание на общую коньюнктуру всей нашей промышленности, транспорта и т. п.? На заседание Ц. К. химиков я должен был идти, так как, кроме повестки, я получил еще личное приглашение по телефону от председателя Союза Химиков, фамилии которого сейчас не помню, но знал задолго до его избрания на это почетное место. Это был молодой человек, моложе 25 лет, ничего не понимающий в делах химической промышленности и попавший на этот пост совершенно случайно.
На многолюдном заседании Ц. К. химиков от Главхима присутствовали: сам Юлин, который возседал в Президиуме, его заместитель Киселев, начальник отдела Главхима В. Кравец и другие. Во время заседания были разбираемы планы всех отраслей химической промышленности и делались соответствующие замечания относительно сообщенных цифр производительности на ближайшие 4-5 лет. Не помню, при обсуждении какого вопроса председатель обратился ко мне с просьбой высказать мое мнение относительно всего плана химической промышленности. Можно легко себе представить мое затруднение, т. к., по правде сказать, я совершенно не знал пятилетнего плана и не был подготовлен к его критике. Но тем не менее что то сказать было надо, иначе мое признание в моем полном незнакомстве с планом могло печально отразиться на моей судьбе. Я решил указать, что для выполнения этой пятилетки и для дальнейшего развития нашей промышленности необходимо в первую! голову иметь надлежащий кадр хорошо подготовленных инженеров и техников, без которых немыслимо выполнять намеченную грандиозную работу в промышленности. А чтобы подготовить химиков и инженеров, надо развить исследовательскую работу, ибо только те инженеры и техники окажутся на высоте своего положения, которые пройдут хорошую школу научных исследований в лабораториях вузов, втузов и техникумов. Я привел пример последней войны, когда успех развития химической промышленности был возможен только потому, что знаменитыми нашими учителями, Зининым, Менделеевым и Бутлеровым, была создана русская химическая школа, признанная во всем мире.
Как не увлекательна была моя речь относительно важности развития химического образования во время первой пятилетки, я, однако, получил от председателя заседания записку, в которой указывалось, что Президиум с большим вниманием прослушала мою речь, которая походила на блестящую лекцию, но очень далека, по их мнению, от критики пятилетнего плана, и потому Президиум просит меня через некоторое время выступить снова и в своей речи ближе держаться к сюжету пятилетки. Я попросил тогда у Кравеца его тетрадку, в которой были помещены цифры производительности различных химических продуктов в течении ближайших лет и попросил его об’яснить мне вкратце основания для них.
Так как серная кислота является наиболее важным химическим продуктом, на котором базируются другие производства, то я решил сделать об’ектом своей речи именно пятилетний план развития производительности серной кислоты. Уже поверхностный обзор цифр увеличения производства серной кислоты указывал на полную невозможность исполнения подобной программы. Кроме того, в плане не приводились систематические увеличения добычи необходимых колчеданов и совершенно не затрагивался вопрос о возможности доставки колчеданов на заводы серной кислты. Все эти вопросы мне были хорошо известны во время войны, и потому мне было сравнительно легко критиковать представленный план и отметить с своей стороны все его слабые места, касающиеся самого важного продукта химической промышленности. Я начал свою речь с того, что раз советское правительство требует для мирных и военных целей значительного развития химической промышленности на ближайшие годы, то, конечно, мы должны употребить все срдества для того, чтобы достичь поставленной цели. Но достигая успеха в одной отрасли промышленности, мы не должны портить дело в других областях народного хозяйства. Я предложил здесь разобрать только план развития производства серной кислоты и по годам критиковал возможность увеличения ее производительности в связи с другими факторами народного хозяйства.
Не знаю, удовлетворились ли товарищи, сидевшие за столом Президиума, моей критикой, или, быть может, удивились моей находчивости, только я не получил каких-либо резких замечаний или возражений и был отпущен с миром. Юлин, с которым я после обсуждал результаты заседания в ЦК Химиков, не сделал никаких замечаний о моей речи.
В то время он вел борьбу в Главхиме против некоторых членов коммунистической ячейки, которые, повидимому, были недовольны его деятельностью и хотели его спихнуть. В особенности вел борьбу против Юлина недавно назначенный в Главхим для секретных дел Карасик. Этот товарищ кончил в Харькове Технологический Институт и когда был назначен в Главхим, то явился ко мне и стал меня благодарить за тот добрый совет, который я ему дал в 1921 году, когда он предлагал мне свои услуги сделаться правителем дел в Главхиме, куда я был назначен начальником. Карасику было в то время 21-22 года, и я отказал ему в его просьбе, а посоветовал продолжать учиться и уже после солидной учебы перейти на административную работу. Борьба Юлина с Карасиком и его приверженцами закончилась победой Юлина, и несколько партийных товарищей были принуждены покинуть Главхим.
Юлин приказал оформить мою командировку, и в конце марта ГПУ дала мне визу на 1 апреля выехать в Берлин. За два дня до моего от’езда (это было, как я хорошо помню, в воскресенье утром) я был вызван из Кремля Куйбышевым, который сообщил мне, чтобы я отложил мой от’езд заграницу, пока я не сделаю доклада правительству о всех моих работах здесь и в Германии. Мне пришлось на другой день пойти в отдел ВСНХ по заграничным командировкам и заявить о распоряжении Куйбышева. Со стороны ГПУ не было никаких препятствий к моему выезду заграницу, иначе они не поставили бы визы на моем годовом паспорте. Моя задержка по всем вероятиям произошла исключительно по инициативе Куйбышева, которому за две недели до моего от’езда я сказал, что мне необходимо скоро ехать в Германию. После получения такого распоряжения я отправился к Секретарю Президиума, чтобы спросить, когда можно будет поставить мой доклад, так как ранее доклада в Президиуме ВСНХ мне нельзя выступать в Совнаркоме. В секретариате ВСНХ я получил очень неутешительный ответ, так как Куйбышев скоро должен был уехать в командировку, кажется, на Урал, которая должна была занять у него три недели, а потому назначить время пленума Президиума в настоящее время было совершенно невозможно.
В течении двух месяцев мне пришлось хлопотать о назначении докладов о моих работах, и все было напрасно. Под различными маловажными причинами, я не мог добиться свидания с Куйбышевым после того, как он вернулся из командировки, а без его решения ни один из заместителей не мог взять на себя ответственности назначить мой доклад в Президиуме. В моей голове эта волокита возбуждала очень мрачные мысли, в особенности я подозревал, что моя задержка в от’езде заграницу обусловливалась делом Шпитальского, к которому я был очень близок в разнообразных деловых отношениях. Заместитель Куйбышева Рухимович предложил мне прямо обратиться к Куйбышеву лично и выяснить, в чем дело. Личный секретарь Куйбышева стал меня водить за нос. Когда я заметил, что он просто издевается надо мной, то я решил пойти напролом, тем более, что Куйбышев, как я узнал, на другой день уезжает в отпуск. Я явился в Президиум рано утром, до приезда Куйбышева, и когда он вошел в кабинет, то я попросил секретаря доложить, что хочу его видеть. Я не могу сказать, доложил ли он обо мне или нет, но когда он вернулся и сказал мне, что Куйбышев занят, то я, не говоря ему ни слова, отворил дверь и несмотря на протесты секретаря, вошел в кабинет и в довольно взволнованном тоне спросил Куйбышева, когда же я, наконец, получу ответ о времени моего доклада и разрешение для моего выезда в Германию, согласно заключенного мною договора. Я просил дать мне сейчас-же определенный ответ, так как я слышал, что он завтра уезжает в отпуск. Вероятно мой рассерженный тон оказал на него влияние, так как он быстро дал мне успокоительный ответ и сказал мне, что он передаст это дело Рухимовичу. Тогда я попросил его позвонить сейчас-же его заместителю, так как за обилием дел он может легко об этом забыть. Куйбышев взял трубку, при мне позвонил Рухимовичу и сказал ему, что я немедленно зайду к нему и мы должны сговориться о времени моих докладов в Президиуме и в Совнаркоме. Рухимович был всегда расположен ко мне и ценил мою работу, а потому он пошел мне навстречу и чуть ли не на другой день приказал назначить заседание Президиума и обещал на ближайшее заседание Совнаркома (оно состоялось на следующий день после заседания Президиума ВСНХ) поставить на повестку мой доклад. Все это происходило уже в первых числах июня, и мой сын в письмах очень беспокоился, почему я не еду в Берлин. В то время в Берлине происходил Бунзеновский С’езд химиков, программа которого была крайне интересна для меня, так как все заседания были посвящены вопросам катализа, и мне очень хотелось быть на нем. Я получил специальное приглашение от председателя С’езда, Боденштейна, но принужден был ответить, что, к большому моему сожалению, не могу приехать, так как очень занят. Я уверен, что только моя энергия, настойчивость и бесстрашие помогли мне получить в этот раз разрешение на выезд заграницу.
