Работы в Институте Высоких Давлений шли полным ходом, и Президиум ВСНХ отпустил специальные средства для оборудования переданных мне помещений на Опытном заводе, прежде занятых для изготовления борной кислоты и земляных красок. Механическая мастерская, изготовляющая мои бомбы высокого давления и другие аппараты, уже насчитывала несколько слесарей, имела с моей легкой руки хорошие механические станки и потому могла исполнять многие заказы не только для Института, но и на сторону. Помимо работ по окислению1 фосфора под давлением и изучения механизма этой реакции, в Институте производились исследования по вытеснению металлов и их окислов из водных растворов под давлением водорода. В особенности были интересны опыты вытеснения металлического мышьяка и его окислов. Здесь наблюдались обратимые реакции, так как вода при высокой температуре могла окислять металл в окись, которая при этом выделялась в чудно развитых кристаллах. Мой сын после возвращения из заграницы приступил к изучению с кинетической точки зрения процессов вытеснения элементов пятой группы нечетных рядов таблицы Менделеева, мышьяка, сурьмы и висмута и сделал очень интересную работу. В это же время я с Г. А. Разуваевым приступили к изучению выделения металлов из металло-органических соединений под давлением водорода. По органической химии Б. Н. Долгов изучал кремне-органические соединения и их гидрогенизацию, а также на построенном аппарате приступил к изучению наиболее благоприятных условий для синтеза метанола. Вместе с Немцовым мы стали изучать полумеризацию олефинов для получения газолина под давлением в присутствии и отсутствии катализаторов. Мы имели в виду выработать способ превращения непредельных углеводородов, получаемых при крекинге в газолин. Результаты этой работы были напечатаны уже после моего от’езда заграницу; этот же вопрос я стал разрабатывать в Riverside, как только в 1930 году был приглашен Универсал Ойл Продукте Компанией для постановки в их лаборатории моих методов в применении их к нефтяной промышленности.
Деструктивная гидрогенизация, как индивидуальных углеводородов, так и различных отбросов нефти, также подверглась изучению, — как в Институте Высоких Давлений, так и в лаборатории Академии Наук, где работа также протекала успешно. Некоторые научные сотрудники Академии Наук были мною переведены в Институт Высоких Давлений, а вместо них были приняты молодые люди, окончившие Университеты и рекомендованные мне их профессорами. В 1929 году штат Института Высоких Давлений возрос до нескольких десятков, а оборудование компрессорами и другими аппаратами было пополнено отчасти заграничными заказами, сделанными лично мною на отпущенную мне валюту 55.000 золотых рублей; с другой стороны, мне удалось получить от Треста Синтеза Аммиака компрессор и некоторые приборы, которые не находили у них применения. За эту уступку аппаратов я обещал помогать им в установке синтеза аммиака и производить в Институте исследования по активности катализатора. Такой прибор был у нас установлен Усачевым, и мы не мало помогли тресту полученными нами данными. Конечно, здесь невозможно на память привести все те научные работы, которые производились в ново-созданном Институте, но благодаря энтузиазму, который проявляли его сотрудники, он в скором времени завоевал почетную славу, и многие химики, и молодые, и пожилые, из других учреждений, просили позволения своего начальства поехать в Ленинград, чтобы ознакомиться с методами работы под высокими давлениями. Все, кто работали в нем, а также и посетившие его только для осмотра, находили, что он удовлетворяет всем тем потребностям, которым должны удовлетворять современные научные исследовательские институты. В нем также были установлены: спектограф и специальный рентгеновский анализ, для чего ученый сотрудник В. Фрост был послан мною в Германию к проф. Нодаку для изучения методов анализа. Я уже тогда отдавал себе отчет, что если мы хотим изучать действие катализаторов, то без рентгена и спектографа не обойдешься.
Очень часто, уже будучи здесь в Америке, я сожалел, что мне не удалось долго работать в созданном мною Институте, но одно утешение приходило мне в голову, что я оставил там хорошую школу, которая с успехом может продолжать научную работу и научить других. И следя здесь заграницей за работой Института по выходящим из него работам, я видел, что я не ошибся. Вышедшие из этого Института научные работы: Разуваева, моего сына, Молдавского, Долгова, Немцова и др. очень хорошо расцениваются заграницей. К сожалению, за последние годы совсем не видно работ талантливого моего ученика, Г. А. Разуваева; мне передали, что он арестован и сослан неизвестно куда... Только вредители могут без всякой вины отстранять полезных людей от работы, в особенности, когда их деятельность так нужна для развития промышленности и науки.
Ведение хозяйства лаборатории Академии Наук было мною передано специальному лицу, Дмитрию Ник. Дурасову, и можно было похвастаться тем порядком, который установился в этой лаборатории, разбросанной на трех этажах академического здания на 8-ой линии Васильевского Острова. В самом нижнем этаже помещались бомбы высокого давления и компрессор, а во втором и третьем этажах было шесть небольших комнат для изучения работ. Но, конечно, на всякого постороннего зрителя, в особенности на иностранца подобная лаборатория производила очень невыгодное впечатление. Так, например, когда Юлин, начальник Главхима, посетил эту лабораторию, то уходя, он сказал, что советское правительство должно краснеть, что позволяет мне работать в подобной лаборатории. Точно такое же впечатление вынес один делегат Рокфеллеровского Института, когда он, будучи в Ленинграде, захотел узнать, в каких условиях работает мой ассистент А. Д. Петров, о котором я ходатайствовал, чтобы ему дали Рокфеллеровскую стипендию для усовершенствования по химии заграницей: в своем рапорте он написал, что Петров работает в убогой лаборатории Академии Наук, руководимой проф. Ипатьевым. Об этом отзыве я узнал в 1930 году, когда был в Париже.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
МОИ СТОЛКНОВЕНИЯ С ЮЛИНЫМ И С КУЙБЫШЕВЫМ
1-го апреля 1929 года я должен был отправиться в Берлин, согласно моего договора; в этот раз меня очень интересовало разрешение вопроса о продаже патентов И. Г. В Москве переговоры Внешторга и ВСНХ с И. Г. шли полным ходом, но вопрос о продаже моих патентов там совершенно не затрагивался, а я с своей стороны не имел желания его поднимать. Мой сын Владимир и д-р Фрейтаг писали мне из Берлина, что Баварская Ко. спрашивала их, когда я приеду. Из письма д-ра Фрейтага я понял, что между И. Г. и баварцами состоялось соглашение о продаже патентов, но, конечно, в письме не указывалось, на каких условиях эта продажа состоялась.
В марте я подал Юлину рапорт, как и ранее, о разрешении выехать в Германию для продолжения моих научных работ. Собственно говоря, это была простая формальность, так как я имел годовой паспорт, и до сих пор ГПУ не чинило мне никаких препятствий. Но мой секретарь, который следил за получением визы, заявил мне, что Юлин не пересылал моего паспорта с своей подписью в отдел ВСНХ для заграничных командировок. Я зашел в кабинет Юлина и спросил его, переслал ли он мой паспорт для оформления или нет. Он ответил мне, что ему не подавали моего рапорта и что он на днях это сделает. Пользуясь моим посещением, он стал укорять меня в том, что я, вообще, проявляю мало энергии в моей деятельности по ВСНХ и что мне надо почаще стучать кулаком по столу, требуя от начальства удовлетворения нужд химической промышленности.
«Вы, — сказал Юлин, — пользуетесь таким авторитетом и доверием в глазах нашей партии и правительства, что Вам всегда легко настоять на выполнении Ваших всегда обоснованных требований».
На эту речь я ответил, что пусть он укажет, хотя бы один серьезный случай, когда советское правительство не исполнило бы постановления Главхима, касающегося того или другого химического вопроса, в котором я принимал большое участие и был их инициатором. Я указал Юлину, что секретная докладная записка председателю ВСНХ Дзержинского, в которой излагалась подробная программа дальнейшего развития химической промышленности для обороны страны и указывалось на громадный вред отсутствия в ВСНХ Главного Химического Управления, была целиком утверждена в Президиуме ВСНХ и в Совнаркоме. Проведение этих вопросов в жизнаь и создание снова Главхима, во главе которого стоит Юлин, — это целиком моя заслуга. «Этого одного достаточно, чтобы мне не приходилось слышать подобных упреков от Вас, тов. Юлин». У Юлина ничего не нашлось, чтобы мне возразить, так как факты говорили сами за себя. Я ему не стал напоминать о других важных вопросах в химической промышленности, которые могли быть разрешены только при моем участии. Но А. И. явно хотелось меня еще чем-нибудь уколоть, и он заявил, что мое поведение в Академии Наук во время последних событий в ее жизни было не совсем корректно; я должен был бы выступить с резким осуждением, когда на последних выборах в Общем Собрании Академии был забаллотирован один кандидат (кажется, проф. Лукин). На это я ответил ему, что он не знает, вероятно, того, что я говорил в заседании Математического Отделения Академии Наук, когда я указал академ. Павлову, что после избрания определенного кандидата в специально-назначенных правительством комиссиях мы должны его избрать в члены Академии Наук.
