Для чего-же, спрашивается, господа директора хотели уменьшить значение сделанного мною открытия, которое принадлежало их компании и на которое они уже заявили три патента? Ответ понятен: надо было убедить меня, что патенты эти малоценны и что И. Г. даст десятка два или три тысяч марок, и тогда на мою долю перепадет быть может десять или самое большое пятнадцать тысяч марок. Надо иметь в виду, у Байерише Штикштоф Верке с И. Г. существовал какой-то договор, и на заводе, принадлежащем баварцам в Пистрице, был установлен процесс Лилиенрота, давший плохие результаты. Можно было предполагать, что Байерише' Штикштоф Верке получит особое вознаграждение от И. Г. после продажи им патентов при эксплоатации моего процесса в заводском масштабе. Конечно, это было только мое предположение, но последующие события подтвердили, что при переговорах Н. Каро с И. Г. имели место такие поступки, которые вызвали с моей стороны резкий протест. В результате нашего разговора я заявил, что совершенно не согласен с выслушанным мнением о значении моего процесса и я напишу официальный протест о продаже И. Г. за такую низкую сумму заявленных патентов.
Так как в успехе проведения в жизнь моего процесса был заинтересован также и мой ассистент, К. Ф. Фрейтаг, то я ему рассказал обо всем, что говорилось в кабинете директоров, и мы решили прежде всего собрать всю литературу, которая могла бы свести к нулю все возражения, тем более, что для проведения патентов эти данные могли быть в будущем очень полезны.
В Берлине у меня был хороший знакомый химик Гольдберг, большой друг Гальперина, который, как я уже упоминал, был одно время на службе в Торгпредстве. Он отлично знал всю кон’юнктуру промышленности в Германии и потому его совет для меня в деле оценки патентов был очень полезным. Я не замедлил пригласить его к себе и конфиденциально сообщил о моих разговорах с дирекцией Байерише Штикштоф Верке. Я обещал ему поблагодарить за его советы, но он сказал мне, что это не так важно, что он всегда без всякого вознаграждения готов мне помочь своим советом в этом деле. Он предложил мне написать д-ру Каро официальное письмо, в котором я должен опровергнуть все доводы, которые приводились для того, чтобы умалить достоинства моих открытий. Кроме того, я высказал предположение, что будет очень хорошо, если я в письме укажу на возможность передачи всех моих прав на патенты советской власти, или же пусть баварское общество передаст целиком мне все права на их продажу заграницей. В таком духе мною и было составлено письмо, отправленное 21 декабря 1928 года.
На это письмо я долго не получал ответа; мне сказали, что д-р Каро находится в от’езде. В начале января д-р Фрейтаг отправился в отпуск на 3-4 недели, и мое впечатление было таково, что дирекция нарочно уволила его в отпуск, чтобы я не мог советоваться с ним. Иначе представлялся совершенно непонятным его отпуск как раз во время моего пребывания в Берлине, когда было нужно установить программу дальнейших работ и поделиться теми результатами, которые мы достигли в Институте Высоких Давлений в Ленинграде. Наконец, 12-го января 1929 года я получил письмо от д-ра Каро, в котором он подтверждает, что написал в И. Г. относительно моего предстоящего посещения дирекции И. Г. для переговоров относительно продажи патентов об окислении фосфора; он спрашивал меня, правда ли, что французская компания Кульман интересуется этим процессом и каким образом ей стало известно о заявленных патентах об окислении фосфора. При личном свидании с д-ром Каро я об’яснил, что после моего доклада в Совнаркоме, советская пресса в кратких словах сообщила об открытом мною способе окисления фосфора и опубликовала также постановление Совнаркома о важности этого способа для промышленности; об этом была заметка и в немецкой прессе («Кельнише Цайтунг»). Я сказал д-ру Каро, что никаких деталей, ни даже условий, при которых идет реакция, мною не было сообщено в Совнаркоме, и потому в газетах не появилось никаких данных, которые могли бы повредить проведению наших патентов. Далее я прибавил, что мой друг, проф.
С. Матиньон очень заинтересовался этим моим открытием и сообщил мне, что было бы очень желательно, если бы я приехал в Париж для выяснения возможности покупки патентов такой большой фирмой, как Кульман или Клодт. Я уведомил Ма-тиньона, что об этой переписке я сообщу Байерише Ко., которой принадлежат патенты и тогда дам ответ. Между прочим, я получил в скором времени приглашение приехать в Париж от одной из упомянутых фирм, но я не мог поехать, потому что мне надо было ехать в Людвигсгафен для переговоров с И. Г.
Мое письмо от 21 декабря 1928 года несомненно произвело большое впечатление на директоров Байерише Ко., потому что
д-р Каро совсем по другому стал разговаривать со мною и больше ни словом не обмолвился о малоценности патентов.
Так как в конце января я должен был возвратиться в СССР, то я обратился к коммерческому директору И. Г. г-ну Мюлен, с которым я был уже давно знаком в Москве, по делам химической промышленности, прося его ускорить мое свидание с директорами И. Г. В ответ я получил приглашение приехать 18-го января в Людвигсгафен.
Я приехал в Людвигсгафен утром 18-го января, известив г-на Мюлена, чтобы он не беспокоился меня встречать во Франкфурте. Тотчас же по приезде в Людвигсгафен мне предложили осмотреть главную лабораторию), где директором продолжал оставаться д-р Митташ, мой старый знакомый. Он был очень любезен, сам показал мне все отделы громадной лаборатории, где производились много интересных научных исследований. После осмотра лаборатории меня провели в особое здание, в котором исключительно производились опыты в полу-заводском масштабе (pilot plants) после того, как тот или другой процесс был изучен в лаборатории. Нечего и говорить, что порядок везде был образцовый и что все эти здания, предназначенные для исследований, действительно могли быть названы дворцами науки.
Около 10 часов началось обсуждение моего дела в особой конференции под председательством директора д-ра Гауса, ближайшего заместителя д-ра Буша (главного директора И. Г.). В конференции приняли участие: главный адвокат по патентам, д-р Абель, со своими двумя помощниками, директор Мюлен и еще два главных химика, фамилии которых я не могу вспомнить. Мое положение было не из легких: на иностранном языке защищать свое детище и доказывать им неправильность их точки зрения на несущественность разницы моего открытия по сравнению с методом Лилиенрота. Интуиция мне сразу подсказала, что они сами прекрасно это видят, но позвали меня, чтобы поторговаться и предложить мне поменьше денег за патенты. Главное препятствие, которое надо было побороть, -— это доказать, что мои предварительные опыты, сделанные в России и опубликованные в печати, сильно отличаются по своим результатам от тех данных, которые были добыты в Берлине и вошли в патенты. В СССР я никогда не мог получить чистого водорода; он содержал около 30% фосфинов, что делало весь процесс не заслуживающим интереса. Это обстоятельство, вероятно, и послужило причиной, почему И. Г. не обратило внимание на мою* работу и не взяло соответствующих патентов, как оно делало всегда с моими работами. Не даром в Германии мне приходилось слышать от многих знакомых немцев, не принадлежащих к фирме И. Г., что Ипатьев •— самый дешевый работник для И. Г.: он делает открытия и публикует их, не беря патентов, а И. Г., знакомясь с его работами, делает дополнительные опыты, изменяет несколько условия реакции (например, понижает несколько температуру, давление и т. д.) и новый патент готов.
Главный адвокат И. Г., д-р Абель, с самого начала заявил на заседании, что они хотят помочь мне в деле приобретения патентов, но надо по справедливости оценить все обстоятельства дела и потому надо по пунктам разработать все детали сделанного мною открытия. Я стал приводить доказательства в свою защиту, но был очень удивлен, что они хотят побить меня теми же приемами, какими хотели меня сбить с толку д-р Каро и Франк. На мое счастье адвокат, помощник Абеля, не подумавши, заявил мне, что д-р Каро держится такого же мнения, как и они, и если главный держатель патента сам уменьшает его значение, то мне трудно идти против и надо присоединиться к общему мнению. Я тотчас же воспользовался промахом молодого адвоката и совершенно наивно спросил его: откуда Вам известно мнение д-ра Каро? Тогда он показал мне письмо д-ра Каро, к которому было приложено мое письмо, которое по положению вещей должно было быть совершенно конфиденциальным. Сохраняя полное спокойствие духа, я заметил собранию, что какого бы мнения д-р Каро и д-р Фран ни держались, я буду еще более настаивать на правоте моей точки зрения. Пересылка моего письма фирме И. Г. давала мне большой козырь против д-ра Каро, и я решил этот факт поставить на вид д-ру Каро, как только я приеду в Берлин.
