В надежде вечной В гулких осенних Остуженных рощах Снова земля Холодна и черна. Снова на тропках, На кочках намокших Светится зелень Кукушкина льна. Холодно травам, А моху привольно. Радостно пьет Ледяную росу. Снова разлука, А сердцу не больно. Пусто и тихо В осеннем лесу… Что еще будет В оставшейся жизни? Что потеряю, Кого полюблю? Не обращаюсь К судьбе в укоризне, Но об одном только Бога молю: В кружеве листьев, Багровых и красных, В жизни, которая Боли полна, Пусть до конца Остается, как праздник, Яркая зелень Кукушкина льна. 1980 Помню ровное поле И маленький наш огород — На окраине города, Где-то за Пеше-Стрелецкой. И высоко над нами Спокойно гудит самолет. Может, наш, но по звуку Скорее похож на немецкий. Самолет высоко. Он не станет на нас нападать. Возвращается, видно, На базу из дальней разведки. И спокойно лопатой И тяпкой работает мать. И спокойно, лениво Ударили рядом зенитки… На седой мешковине Разложен нехитрый обед: Пять вареных картошин, Ломоть кукурузного хлеба. Самолет улетел, И растаял барашковый след, От снарядных разрывов Очистилось летнее небо. И полуденным зноем Простор черноземный дышал. И желтели цветами Полыни пахучее грозди. А вдали на пригорках Разрушенный город лежал. И коробки развалин Белели, как древние кости… Где истоки любви К этой горькой и милой земле? Что меня навсегда К этим грустным полям приковало? Здесь родился и жил, Здесь навеки растаю во мгле, Здесь полынное семя Нечаянно в сердце запало. 1980 Мой бедный мозг, мой хрупкий разум, Как много ты всего хранишь! И все больнее с каждым разом Тревожно вслушиваться в тишь. В глухую тишь безмолвной думы, Что не отступит никогда, Где, странны, пестры и угрюмы, Живут ушедшие года. Там все по-прежнему, как было. И майский полдень, и пурга. И друга черная могила, И жесткое лицо врага… Там жизнь моя войной разбита На дальнем-дальнем рубеже… И даже то, что позабыто, Живет невидимо в душе. Живет, как вербы у дороги, Как синь покинутых полей, Как ветер боли и тревоги Над бедной родиной моей. 1980 Что будет — то будет, Умрем — как уснем. Тяжелой полынью В полях прорастем. И будет над нами Струиться заря. И будет полынью Светиться земля. И кто-нибудь скажет: — Какая теплынь! Какая в полях Голубая полынь! И горькие ветки Качнутся, шурша. И в зыбкой тиши Встрепенется душа. 1980 Опять в глазах колымский камень, Худой, корявый, редкий лес, И золотой смолистый пламень, И блестки белые с небес. Опять летишь ты, птица-память, В мои далекие года. От этих лет меня избавить Никто не сможет никогда. Да и зачем? Все наше — с нами. До самой роковой черты Все буду видеть это пламя В краю беды и мерзлоты. Какой еще суровой мерой Измерю нынче жизнь свою, Чем тот колымский камень серый, Чем тот огонь в глухом краю? И что еще на этом свете Яснее убедит меня В том, что любовь Сильнее смерти, Сильнее камня и огня? 1980 Белый аист на кресте На побеленной церквушке В той молдавской деревушке, В той осенней чистоте. Не забуду тех дорог С неосеннею теплынью, Сходный с древнею латынью Молдаванский говорок. Потому что нам дана Для стихов простых и грустных — Для молдавских и для русских Боль — одна, любовь — одна. Буду помнить навсегда Дамиана и Виеру. Не приму другую веру Ни за что и никогда. И в осенней высоте Пусть нам светит в жизни ясной Символ грустный и прекрасный: Белый аист на кресте. 1980 |
