Ирине

Она одна меня поймет.

Друзья давно в могиле.

Давно ушли от всех невзгод,

Отжили, отлюбили…

А мне дана еще судьба

О них поведать миру.

Писать стихи, сходить с ума

Над горестною лирой.

Писать который год подряд

И верить доброй сказке,

Что рукописи не горят

И не тускнеют краски…

Мой верный друг — моя жена.

Хоть верьте, хоть не верьте —

Она до смерти мне нужна,

И даже после смерти.

Она простит мои грехи,

Развеет боль сомнений

И сохранит черновики

Моих стихотворений.

Овес да пашня — все родное.

Дрожит осиновый колок.

И кружит, кружит надо мною

Ширококрылый соколок.

Чего ты кружишь, птица сокол?

Чего ты видишь там вдали

За растревоженной осокой,

За краем вспаханной земли?..

И дождь, и серебро полыни,

И влажный теплый чернозем…

В какой еще глухой пустыне

Мы это в сердце пронесем?

Каков предел —

Любви и муки

На этой горестной земле?

Какие беды и разлуки

Таятся в предпоследней мгле?

Уйду без ропота и гнева,

Как дым — в рассветные поля.

Но будет вечно это небо

И эта черная земля.

             Памяти Виктории Д.

О, жизнь моя! Не уходи,

Как ветер в поле.

Еще достаточно в груди

Любви и боли.

Еще дубрава у бугра

Листвой колышет

И дальний голос топора

Почти не слышит.

И под ногой еще шуршат

Сухие прутья.

И липы тонкие дрожат

У перепутья.

Еще стучит по жилам кровь

В надежде вечной.

И вечной кажется любовь

И бесконечной.

Но с каждым годом уже круг

И строже время

Моих друзей, моих подруг,

Моих деревьев.

О, хрупкий мир моей души

И даль лесная!

Живи, блаженствуй и дыши,

Беды не зная…

Прозрачен лес, закат багров,

И месяц вышел.

И дальний голос топоров

Почти не слышен.

                            В. М. Раевскому

Дядя Вася учил меня музыке,

Он учил меня скрипку держать.

Словно легкие звонкие бусинки,

Ноты прыгали прямо в тетрадь.

И сидели на тонких линеечках,

Словно вишенки в росных садах,

Словно девочки на скамеечках,

Словно ласточки на проводах…

Вечерами в огне электрическом

За рядами воронежских дач

Дядя Вася играл в симфоническом.

Дядя Вася был классный скрипач…

А в саду у вишневого дерева

Разливался веселый фокстрот…

Но нагрянул июнь сорок первого,

И ушел дядя Вася на фронт.

Он вернулся домой искалеченный —

Два осколочных, три пулевых.

Изувеченный весь, недолеченный.

Хорошо, что остался в живых.

Он играл еще в маленьком скверике,

Где эстрадный гремел пятачок,

Развеселый мотив из Америки

Про какой-то ночной кабачок.

А вокруг — лишь руины вокзальные

Да пустырь с обгорелой трубой…

И уроки мои музыкальные

Позабылися сами собой.

Позабылась и песня союзников…

Но доныне во все времена

Все звучит во мне тихая музыка,

И не знаю, откуда она.

Отдам еврею крест нательный,

Спасу его от злых людей…

Я сам в печали беспредельной

Такой же бедный иудей.

Судьбою с детства не лелеем

За неизвестные грехи,

Я мог бы вправду быть евреем,

Я мог бы так писать стихи:

По дорогой моей равнине,

Рукой качая лебеду,

С мечтой о дальней Палестине

Тропой российскою иду.

Иду один, как в поле ветер.

Моих друзей давно уж нет.

А жизнь прошла,

И не заметил.

Остался только тихий свет.

Холодный свет от белой рощи

И дальний синий полумрак…

А жить-то надо было проще,

Совсем не так, совсем не так…

Но эту горестную память

И эту старую поветь

Нельзя забыть, нельзя оставить,

Осталось только умереть.

А в роще слышится осина.

А в небе светится звезда…

Прости, родная Палестина.

Я не приеду никогда.