Жизнь завертелась, набрала темп, увлекла в водоворот событий и не дала мне шанса оглянуться назад.

Забавно.

У меня на руках диплом, а в контактах телефона — номер работодателя, собирающегося взять меня на испытательный срок. У меня университетские друзья и друзья с практики в фирме, чувство оглушительной свободы, гремучая смесь ветра в голове и твердых намерений на профессиональном поприще. У меня молодой человек, с которым мы познакомились по сети, с которым у нас регулярный секс и ни к чему не обязывающие отношения.

Так почему я вдруг вспомнил о бумажке, погребенной под стопкой документов и счетов на оплату?

Почему… Почему так щемит сердце, когда я читаю эти кривые строчки, наползающие одна на другую. Когда касаюсь пальцем трех вмятинок в правом нижнем углу — от нечаянно сорвавшихся слез, размочивших бумагу.

Почему мне так больно и кажется, будто я не должен был уезжать?

— Ты куда? — спрашивает Слава, лениво приоткрывая один глаз, когда я выбираюсь из-под теплого одеяла, надеваю очки и подхватываю с тумбочки телефон. — И что за бумага?

— Позвонить выйду. А это… Так, письмо от бывшего одноклассника… — прячу сложенный вчетверо листок в карман пижамных шорт и ищу в списке контактов телефона нужный номер. Казалось бы, не новость, что я не по девушкам, но рассказывать Славе о своем прошлом нет никакого желания. На то оно и прошлое.

— Любовное? — веселится Слава, закладывая руки за голову. Он окидывает меня быстрым жадным взглядом, показательно облизывая пухлые губы. — Я ревную…

— Дурак, — улыбаюсь, выходя в коридор, и прикладываю трубку к уху. — Лучше пусти энергию в продуктивное русло и сделай нам завтрак.

Слава что-то смешно бурчит себе под нос, когда я выхожу на балкон.

Город постепенно отряхивается ото сна, и рассвет занимается едва брезжущей светлой кромкой над ломаной линией крыш. Гудят провода, и говорливые птицы снуют меж голых ветвей деревьев. Люди внизу спешат по делам, открываются один за другим магазинчики, и недовольные клаксоны машин резкими звуками врезаются в мерный суетливый гул улиц.

В такие моменты я как никогда остро скучаю по спокойствию и скучной тишине родного городка. По пробуждению улиц, приходящемуся в лучшем случае на полдень, по далекому петушиному зову, доносящемуся с выселок. По старым трамваям и разбитым дорогам, по деревянным двухэтажкам, примыкающим к многоэтажкам в спальных районах.

В трубке идут одни гудки.

Я уже и не надеюсь, что мне ответят, когда на том конце что-то щелкает, и заспанный голос говорит:

— Да. Алло.

— Привет, — я невольно улыбаюсь, представляя, как Мила пытается нащупать часы на тумбочке или пригладить растрепавшиеся за ночь волосы.

На мгновение повисает тишина, а потом Мила вдруг охает:

— Лешка? Ты что ли? Обалдеть! Сколько же мы не слышались?

— Давно, Милыч, давно, — отзываюсь со слабым смешком. Столько воды утекло с тех пор, что невольно становится грустно. Ведь когда-то мы с ней были лучшими друзьями. Когда-то мы клялись, прощаясь на вокзале, что будем созваниваться каждую неделю и навещать друг друга не реже двух раз в полгода. Мне приходится сглотнуть горький ком в горле, прежде чем продолжить: — Как дела? Как жизнь молодая?

— Потихоньку, идет своим чередом, — в голосе Милы уже не слышно и следа недавней сонливости. — Колледж закончила, работаю в кофейне… Ну, за квартал от дома которая. Платят хорошо, чаевые щедрые. Мы с Риткой вместе работаем. Представляешь, снимаем с ней студию в центре, я еще понемногу откладываю на поездку на море… Черт, да что я все о себе? Ты сам как?

Дергаю плечом, хоть и знаю, что Мила не увидит этого неосознанного жеста.

— Универ вот закончил. Месяц взял на отдых, потом пойду на испытательный в фирму к тетиному знакомому.

— Круто! — говорит Мила с тем энтузиазмом, которому мне хотелось бы вторить. — Ты большой молодец, Леш.

Между нами снова повисает неловкая пауза, вызванная бессердечным временем, прожитым порознь.

— Мил, — зову негромко. Мне до смерти хочется задать вопрос про Пашу, который я до сих пор не решаюсь задать матери, но подавляю этот позыв. Я чувствую, как глаза против воли наполняются слезами, и сдавленно говорю: — Я очень соскучился, Мил.

— Я тоже, — эта дурочка сдерживается куда хуже моего и ревет в трубку, громко протяжно всхлипывая. — Знал бы ты, как мне тебя не хватает… Знал бы ты, Лешка…

— Я приеду.

Не знаю, что заставляет меня сказать это.

Может, то же, что заставило меня полезть в нижний ящик стола в поисках старого письма. Может быть, чувство тоски по местам, где я родился и жил. Может быть, тоска по людям, которых я знал и любил. Может, расстроенный голос Милы и ее слезы.

— Я приеду, — повторяю твердо. — На следующей же неделе. Встретишь меня, ладно? Я вышлю тебе время прибытия… Я приеду.

========== 9 ==========

На выходе из вокзала я останавливаюсь и прикуриваю сигарету.

В прошлом году стал изредка покупать пачки отвратительных «Лаки Страйк», и теперь, оказавшись в до боли знакомых локациях родного города под пасмурным низко нависшим небом, я испытываю странную потребность успокоить разгоревшиеся в груди ностальгические чувства. Никотин не успокаивает, только внушает аморфную вялость, но мне этого более чем достаточно.

— Лешка!

Не успеваю скурить и половину сигареты, как ко мне со стороны автобусной остановки подбегает Мила и крепко, до боли в ребрах, обнимает, на секунду или две утыкаясь носом мне в плечо.

— Привет, — она отстраняется, улыбаясь от уха до уха. Такая хорошенькая, все еще хрупкая и низкая, какой я ее и запомнил. С пышным хвостом длинных рыжеватого цвета волос и восторженно горящими глазами. — А ты возмужал.

Улыбаюсь и пожимаю плечами.

Всего лишь вытянулся в росте и окреп. Или, быть может, меня взрослят стильные очки в черной оправе, которые мне притащил Слава взамен линзам, неприятно натирающим чувствительные глаза.

— А ты осталась такой же красавицей, — легонько щелкаю Милу по носу и смеюсь над тем, как очаровательно она краснеет.

— Пойдем? — предлагает Мила и берет у меня из рук пакет с какими-то мелкими сувенирами.

— Пойдем, — соглашаюсь и подхватываю свой чемодан за ручку.

Отдыхать мне совершенно не хочется.

Дорога была долгой, но, разморенный мерным стуком колес и гулом ветра, обтекающего корпус поезда, я спал крепче, чем когда-либо удавалось заснуть в никогда не затихающем центре Питера. Мы с Милой забрасываем вещи домой, какое-то время проводим с моей матерью, болтая о последних новостях и лениво обсуждая мою жизнь. Мама приезжает ко мне каждые два месяца, поэтому разговор с ней иссякает быстрее, чем на улице начинает смеркаться.

— Смена скоро начинается в кофейне, — Мила поднимается из-за стола и смотрит на меня с легким сконфуженным ожиданием. — Я понимаю, ты только приехал, но…

— Я пойду с тобой, — отвечаю легко, понимая, к чему она клонит. — Все равно не собираюсь спать. Мам, ты не против?

— Нет, конечно, — улыбается та и убирает чайник поближе к плите. — Вы так долго не виделись. Общайтесь, дети.

Я накидываю матерчатую куртку, благо к вечеру здесь ощутимо холодает. В Питере я привык к тому, что плотно собравшиеся дома долго не отпускают тепло разогретого за день асфальта. И только сейчас я понял, как истосковался по прохладе и дымной россыпи четко видных за отсутствием ярких таблоидов звезд.

Мы с Милой едем несколько остановок на дребезжащем седьмом трамвае и заходим в кофейню. Светлая, с дешевым, хоть и современным ремонтом с закосом под «Старбакс», и совсем небольшая по столичным меркам, но внушающая чувство непередаваемого уюта и тепла. Посетителей немного, и все расселись по разным углам, уткнувшись в гаджеты или книги, или просто пьющие чай в немой задумчивости.

За стойкой нас встречает Рита. Тоже ничуть не изменившаяся за четыре года — красотка, как со страниц глянцевого журнала. Разве что, во всем ее существе поубавилось спеси и манерности, поблекли замашки «королевы класса» и стерлась надменность из взгляда.