— Настало время послужить своей стране, — веско говорил Влад в тот же вечер, когда оба парня уединились в комнате Леонида.

На них обоих красовалась новая юнкерская форма, подчёркивающая статность фигур и придававшая некоторую мужественность.

— А ещё, у меня есть подарок для тебя, — отчего-то смутившись, добавил Влад.

— Что за подарок? — удивился Лёня.

Влад немного робко потянулся к карману и достал небольшую коробочку.

— Это для нас, — сказал он и протянул её Лёне.

Тонкие пальцы откинули крышку и взору открылись два массивных перстня. На поверхности одного была выгравирована стилизованная буква «Л», другого — «В».

— Я только не знал с размером, но, думаю, должно подойти, — добавил Влад.

В следующую секунду Лёня сгрёб его в объятиях и крепко прижал к себе. Он не находил слов, чтобы выразить все чувства, которые переполняли его в этот момент. Да и нужны ли были тут слова. Пусть кольца были лишь куском драгоценного металла, но в них был символ. Как будто буква любимого имени на пальце становилась частичкой связывающие их ещё сильнее. И эта связь заставляла каждого из этих двух юношей жить, чувствовать, любить и сохранять в себе возвышенную чистую душу, несмотря на все тяготы.

И вот они уже плечом к плечу с другими юнкерами стоят на Марсовом поле в шеренгах, молодые, полные сил и надежд на будущее. Справа полк донцов-казаков, слева женский батальон, а впереди на белом коне Керенский, как олицетворение всех их мечтаний.

Они думали это только начало, а оказалось концом…

========== 1918 ==========

За первой революцией грянула вторая, жестокая, кровавая, беспощадная. Лёня и Влад находились среди тех немногих юнкеров, кто до последнего оставался в Зимнем дворце, защищая Временное правительство. Вот только силы оказались явно неравны — к власти пришли большевики. Парней арестовали, и только вмешательство Акима Самуиловича позволило им через несколько дней оказаться на свободе.

Вначале казалось, что новая власть вот-вот рухнет, сложится как карточный домик, погребая под собой новые и новые жертвы. Но проходили недели, месяцы, все сильнее бушевала гражданская война, а никакого просвета так и не наступало. Вопреки всей мыслимой логике власть рабочих только крепла.

Наступил март. В доме на Сапёрной скромно отмечали день рождения Лёни. Ему исполнилось двадцать два. Было не многолюдно: родители, всё ещё не смирившиеся со смертью старшего сына и теперь всё своё внимание и любовь обрушившие на Леонида; Лулу, немного отошедшая за год, но то и дело впадающая в депрессию; Влад, который стал уже чуть ли ни членом семьи и даже поселился в соседней с Лёней комнате; близкие друзья именинника, в числе которых Кузмин с Юрой и Серж. Но даже в этом привычном кругу многих не хватало. Никс, в очередной раз помирившись с отцом, уехал в Москву. Отец Алексий проводил безотлучно дни в церкви в молитвах и заботах. Кто-то просто остался дома, не решаясь лишний раз показываться на улице.

— Я считаю, что нужно уезжать за границу, пока ещё не поздно, — веско говорил Аким Самуилович, когда вечер уже подходил к концу, а большая часть гостей разъехалась. — Гражданская война будет только усиливаться, а те люди, которые пришли к власти, настоящие вахлаки, для которых нет ничего святого.

— Но ведь всё ещё может наладиться? — пыталась возразить ему Роза Львовна.

— Нет, Россия, которую мы знали, погибла. И даже если что-то наладится, это уже будет другая страна, — обречённо сказал мужчина. Потом слегка поморщился и добавил: — В последнее время меня постоянно терзают какие-то нехорошие предчувствия.

— Но ведь для выезда нужны документы? — не удержался от вопроса Лёня, бросая настороженный взгляд на отца.

— Я постараюсь достать. Какие-то связи остались, думаю за пару месяцев я смогу добиться, чтобы нам выдали дорожные документы. Ты, Лёвушка, как раз сдашь экзамены, а Лулу…

— А как же Влад? — тут же выпалил Лёня, прежде чем Аким Самуилович закончил свою речь.

— Леонид, я понимаю, что ты сильно привязался к другу, но за него пока отвечают родители. Тут я бессилен, — как будто оправдываясь, закончил мужчина. Глаза он при этом опустил в стол, не в состоянии выдержать взгляд собственного сына. — Возможно, Борис Владимирович тоже решится вывезти семью, и тогда мы все встретимся уже заграницей. Впрочем, я не уверен.

— Я никуда не еду! — резко выкрикнул Лёня, вскакивая из-за стола.

Он с силой швырнул салфетку на стол и, резко развернувшись, пулей вылетел из комнаты. Сама идея о том, что он может уехать, оставив Влада, казалась немыслимой. А если с ним что-то случится? Мысли одна страшнее другой будоражили воображение Лёни, рисуя ужасающие картины.

Он влетел в свою комнату, громко хлопнул дверью и с разбегу плюхнулся на кровать, зарываясь лицом в подушку. Лёня ждал, что в комнату придёт Влад, успокоит, поддержит, но минута сменялась минутой, а в дверь комнаты так никто и не вошёл.

Увиделись они лишь на следующий день. С первыми лучами солнца Лёня осторожно прокрался в комнату друга. Влад не спал. Он лежал на кровати, уставившись глазами в потолок. Лицо его напоминало восковую маску.

— Знаешь, — неожиданно заговорил Влад, как будто внутренне почувствовав, кто именно пробрался в его комнату, — в последнее время я постоянно слышу какой-то шум. Он то громче, то тише. Когда ты рядом, становится еле-еле различим. Но он не прекращается ни на секунду. Порой мне кажется, что я схожу с ума.

Леня робко подошёл к любимому и опустился на край кровати.

— Если это и сумасшествие, то оно у нас одно на двоих, — тихо сказал он.

— Может быть тебе и вправду лучше уехать? — как будто эхом отозвался Влад.

Лёня лишь отрицательно помотал головой.

— Так будет лучше. Да и мне спокойнее, — обречённо добавил Влад.

— Я не смогу жить без тебя, — ответил Лёня, рукой проводя по щеке друга. — Ты знаешь, я не спал всю ночь. Писал, никак не мог остановиться, как будто что-то рвалось наружу.

— Прочти, — короткая, как будто детская просьба Влада в ответ. И взгляд глаза в глаза, а внутри надежда, робкая, неуловимая, но такая трепетная.

Лёня прикрыл глаза, чтобы ничего не отвлекало, и начал тихо читать:

Потемнели горние края,

Ночь пришла и небо опечалила —

Час пробил, и легкая ладья

От Господних берегов отчалила.

И плыла она, плыла она,

Белым ангелом руководимая:

Тучи жались, пряталась луна…

Крест и поле — вот страна родимая.

Скованная льдом речонка спит,

Снежным серебром блестит околица,

На краю у поля дом стоит,

Там над отроком священник молится.

Ночь поет как птица Гамаюн.

Как на зов в мороз и ночь не броситься?

Или это только вьюжный вьюн

По селу да по курганам носится?

Бьется отрок. Ох, душа растет,

Ох, в груди сейчас уж не поместится.

«Слышу… Слышу… Кто меня зовет?»

Над покойником священник крестится.

Плачет в доме мать. Кругом семья

Причитает, молится и кается,

А по небу легкая ладья

К берегам Господним пробирается.

— Так грустно, — еле слышно сказал Влад, когда последние слова прозвучали, а потом приподнялся с кровати и робко поцеловал Лёню. — Неужели, мы все обречены?

— Не бойся, всё будет хорошо! Я тебе обещаю!

— Ты ведь меня не оставишь? — спросил Влад.

— Никогда!

Минула весна, закончились белые ночи, наступил Петров день. Страна по-прежнему пребывала в хаосе, где человеческая жизнь ценилась порой дешевле буханки хлеба. С фронтов возвращались солдаты, пополняя и без того огромную армию новых хозяев жизни, тех кто привык пользоваться лишь правом сильного, отринувших моральные устои прошлого, но ещё не успевших создать хоть что-то взамен.