В 10 час мы с Амирьянцем наконец созвонились. В пятницу вечером Вера Нейланд звонила не только в трубу Т-128 Парышеву, но и домой Амирьянцу. Она намеревалась сделать очередные продувки в ночь с пятницы на субботу, но Амирьянц категорически запретил это делать, ссылаясь на мой расчёт. Они договорились определиться к полудню понедельника, - дальше ждать нельзя, т.к. подходит срок выполнения американского заказа.
В 1330 перед очередной серией «Богатые тоже плачут» я ещё раз созвонился с Геной. Мы стали гадать, где может быть дополнительный момент инерции и по его догадке предположили, что кроме модели вращается вся огромная система тензовесов. В понедельник в 8 час решили разобраться с этим по чертежам, которые возьмём в Т-128.
18 мая 1992, понедельник.
Сегодня до обеда предстояло окончательно выяснить флаттерные характеристики малой модели Боинг, и дать ответ Вере Михайловне. Мы с Геной ещё вчера договорились, что будем действовать по трём направлениям: я пойду в НИО-16 разбираться с устройством тензовесов: откуда там огромный момент инерции. Ефименко ещё раз измерит крутильную жёсткость весов, а Карклэ с Парышевым с помощью частотников возьмут 20-килограммовый вибратор вместо своего 5-ти, и попробуют определить резонанс на больших амплитудах.
В 9 час я познакомился с конструкторами НИО-16: Дядченко Ген. Еф. и Михайловым Н. К. Они нашли для меня все чертежи тензовесов и -механизма. Михайлов уверял, что упругость сосредоточена только в тензоэлементах, а дальше от -механизма до стенок трубы, где всё это крепится, жёсткость очень большая. А что касается момента инерции, то оказалось, что там нет ничего лишнего, и непонятно, откуда всё-таки возникает добавок.
Михайлов очень любит поговорить. Мне уже всё понятно и уже время 1015, а я ещё не начинал расчёт жёсткости тензовесов по чертежам. А в 11 час мне надо делать доклад у Микеладзе для общества авиастроителей. Наконец, я остановил Михайлова и попросил дать мне возможность спокойно провести расчёт. Михайлов ушёл, а Дядченко остался и пытался опять втянуть меня в разговор, но всё-таки к 1040 я успел закончить расчёт крутильной жёсткости тензовесов Свращ. Я не мог поверить своим глазам: вместо С=100 тм/рад, как померил на прошлой неделе Ефименко, у меня получилось С=800! Тогда по пути к Микеладзе я зашёл к Амирьянцу (который, кстати, тоже должен был идти со мной), и в его кабинете в присутствии Егорова я ещё раз рассчитал Свращ, но уже по другому способу и под контролем Егорова.
Опять 800. Всё ясно: тензо-элементы имеют настолько простую конструкцию, что сомневаться в этой цифре не приходится. Вывод напрашивается такой: опора тензовесов намного слабее их самих. Эта опора «дышит», а её масса добавляется к массе модели. Теперь стало понятно уменьшение частоты кручения (вращения) вдвое против расчётной. Понятной стала и причина трения с декрементом =1.5.
Довольные разгадкой, мы с Геной точно в 11 час явились в кабинет Микеладзе, где уже собрались 8 членов общества авиастроителей (утверждённого 2 года назад). Я попросил Виталия Георгиевича ввести в курс дела, - он говорил 10 мин. Потом я говорил 15 мин. Я не зря взял с собой содокладчиком Амирьянца. Догадываясь, что флаттер для них слишком узкая и непонятная тема, я перевёл упор на статическую аэроупругость: влияние упругости крыла на подъёмную силу. Вскоре весь интерес слушателей переключился на Амирьянца, и беседа затянулась до 1230. После этого Гена пошёл на обед домой, а я не могу без шахматного клуба, где я отдыхаю душой, - и пошёл туда. Там уже сражались Венедиктов, Крапивко, Чудаев и мой любимец Фаянцев, - он сегодня обыграл всех.
Сдвинув обед на час позже, я попал в трубу Т-128 только в 1420. Там уже все собрались: Амирьянц, Стрелков, Парышев, Карклэ, Ефименко. От частотников был только Паша Алексеев, от рабочих Костя Сытов. 20-килограммовый силовозбудитель был воздвигнут на большом треножнике и двое Костей (Стрелков и Сытов) пытались приладить к модели толкатель от силовозбудителя.
Модель гладкая, прицепиться можно, только сняв один из потайных болтов. Болт сняли, хотели привинтить уголок, и понадобился болт длиннее. К сожалению, резьба оказалась дюймовой, и только Стрелков нашёл выход из положения: он подошёл к французской аппаратуре, открыл кожух и отвинтил оттуда подходящий болт, не влияющий на работу. Вообще Стрелков в этот день дважды проявил изобретательность и находчивость. Уже вечером в 17 час, когда после полуторачасовых виброиспытаний Карклэ так и не обнаружил крутильного резонанса, Стрелков принёс нечто вроде бревна и стал им стучать по модели, и тогда аппаратура обнаружила собственные колебания с частотой 7 гц. Бревном Косте служила какая-то толстая ржавая труба, а чтобы не повредить драгоценную американскую модель, Кирсанов (пришедшиё на смену Сытову), держал в качестве прокладки доску.
Только к 18 час всё было закончено. Начальник трубы Вера Нейланд неоднократно приходила в трубу. Она то возмущалась, то умоляла скорее освободить трубу, чтобы продолжить испытания, срок которых кончается через два дня. Сначала ей обещали всё закончить к 15 час, но после совещания, на котором Стрелков описал ей все неприятности из-за флаттера, решили отложить пуск до 1715.
Последний раз Вера пришла в 17 час, и совсем перепугалась, узнав, что виброиспытания ещё не начинали. Вот сколько часов продолжалась эта возня с дюймовыми болтами. Наконец, получив 7 гц, все мы успокоились и поднялись наверх в кабинет к Вере Михайловне, где торжественно подписали разрешение дуть в трубе до напора 8000 кг/м2. Так что там стоят подписи: Карклэ, моя, Амирьянца и Парышева. Стрелков великодушно отказался от подписи, пошутив, что подписей двух докторов наук вполне достаточно. Зато он тут же развалился в кресле и стал проводить беседу для Веры о важности проблемы флаттера. Он внушал ей, что система (модель) до продувки может иметь одни флаттерные свойства, а после – другие: «…что-нибудь разболтается в механизме, появятся люфты, и всё!»
Интересно, что ещё до совещания Карклэ, как мне сообщила Света, был озабочен, как бы Буньков не сунулся со своими результатами, - он может всё испортить. Было решено, что на заключительном заседании будет докладывать он. Но и ему не дали ничего сказать: всё взял в свои руки Стрелков. Причём, ему было не важно, что нарисовано на предоставленном мной графике, - Костя ловко показывал этот график В.М. и пугал: «Критический скоростной напор флаттера может быть 2000, а может 10 тыс, - эти результаты насчитал Владимир Георгиевич, а мы ему верим. Сегодня может быть 10 тыс, а завтра 2 тыс».
Тогда задали вопрос мне: «Можно ли напор увеличивать до 8 тыс?»
Я ответил утвердительно: «Запросто!» Тогда вмешался Амирьянц: «Напрасно так говорит Владимир Георгиевич. Дело не простое. Близость флаттера остаётся. Осторожность… и т.д.». И тут он перевёл разговор к оплате, и говорилось об этом основательно.
Вера спросила Костю, а когда же мы сделаем для них автоматическую систему остановки трубы при возникновении флаттера, - ведь мы обязались! «Нет, - ответил Костя, - это должна быть отдельная большая работа, требующая больших затрат. Иначе бы мы и сами для своих труб давно бы сделали такую систему».
«Кавалерист-девица!» – подытожил Костя по пути домой.
19 мая 1992 года, вторник.
Ночью в Т-128 дули, а Сергей Парышев следил за вибрациями модели. Так что в 11 час пришёл Карклэ с очень важным вопросом, почему с ростом скоростного напора частота кручения модели уменьшается с 6 до 3 гц. Я ответил, что это возможно из-за переднего расположения аэродинамического фокуса, хотя по расчёту частота не менялась, и, следовательно, фокус находился на оси вращения модели. «Как бы это уточнить?» - попросил он. Я с карандашом в руке проделал несложный расчёт, а Петя стоял рядом и следил за моими действиями (ведь он тоже физтех). Получилось, что фокус должен находиться впереди оси вращения на 4 м! – что конечно невозможно, и, значит, частота меняется по другой причине. Опять загадка!
