— Папка, что же ты, а?

— Я на ходу выхватил из кармана гранату, дернул кольцо и, не оглядываясь, бросил лимонку за левое плечо. А сам с размаху нырнул под старый еловый выворотень. «Не взорвется, думаю, граната, все, конец».

Граната взорвалась. Рыжего ефрейтора разнесло в клочья. Я подхватился и бросился в молодой и густой ельник. Он и спрятал меня от погони. Немцы начали обстреливать ельник вслепую. Меня жигануло в плечо. Пролежал без сознания день, а ночью побрел, не зная куда. Повезло. Меня подобрали люди. Перевязали, выходили, а потом завезли в соединение партизан, которое рейдом шло в Польшу.

— Папа, а ты никому не рассказывал, где знамя спрятано?

— Обо всем я доложил командиру новой бригады.

— Тогда вы поехали и выкопали знамя?

— Не забывай, что шла война. Мы воевали в Польше. Мою записку переслали через линию фронта в Москву.

— А потом?

— Потом были бои, освобождение, соединение с Красной Армией и фронт. Ну, и наконец, сам знаешь, победа. И служба далеко-далеко от этих мест.

— А куда же Курт пропал? Почему он знамя не откопал?

— Курт не пропал. Его подобрали разведчики одной из спецгрупп, когда фашисты лес оставили. Отправили Пильцера самолетом на Большую землю, за фронт. Там вылечили и… Словом, услышал я о нем лишь через много-много лет после войны, в Германии, когда встретился с Отто Пильцером.

— Мне Отто говорил, что ты был у них.

— Успел сообщить?.. Курт рассказал, что разведчики тогда же хотели по его словам и описаниям найти знамя, но не смогли. — Отец посмотрел на часы. — Алесь, пора вставать. Подъем!

— А знамя? Где оно теперь? Скажи, папка!

— Не скажу. Это пока тайна. Ну, по-о-о-дъем! Зарядку делать, умываться и гладить одежду к празднику!

Машины идут в Красобор. Бегут желтые, голубые и салатовые автобусы с красными флажками, которые трепещут на ветру. Едут большие и малые грузовики, борты которых украшены кумачом и зелеными ветками. Кузова грузовиков заставлены скамейками и стульями, а на них — по-праздничному одетые люди. Мчатся трудяги-»газики», которых почему-то все упорно называют «козликами», упрямые «Запорожцы», настойчивые «Москвичи», быстрые «Жигули», стремительные «Волги». Едут жители Бородович и всех окружающих деревень. Едут в Красобор, на партизанский праздник, на большой праздник Освобождения.

Алесик едет в машине Пильцеров. Отто за рулем, Курт рядом, а папа, Алесик и Цыбульский на заднем сиденье. Они мчатся вслед за вишневым «Москвичом» Жирмоновых.

У папы и Цыбульского на груди ордена и медали. У Цыбульского еще и крест какой-то на ленточке.

— Дядя Андрей, — спрашивает Алесик, — а почему у вас крест?

— Это боевой орден Польской Народной Республики. Крест отважных.

У Алесика новый вопрос:

— А за что вам его дали?

— За освобождение Польши. Получил после войны.

Курт Пильцер повернулся с переднего сиденья. Зазвенели медали на его груди, и даже боевой орден виден стал.

— Алесь, ты приезжай к нам. Я тебе новую Германию покажу — Германскую Демократическую Республику! Увидишь, как живут немцы в свободной Германии. О, я тебе многое покажу. За эту социалистическую Германию немало немцев сражалось.

— Дяденька Курт, вам руку фашисты в Красоборе отбили?

— О, найн. Нет. Те раны зажили. Руку я потерял в боях за освобождение Берлина. Приезжай, мой малшик, я тебе все покажу.

Машины подъехали к повороту вправо. Тут стояли юноши с красными повязками на рукавах и комсомольскими значками на белых сорочках. Над дорогой на двух стойках висел огромный транспарант: «Пожалуйте в Красобор на праздник Освобождения!»

Сюда и заворачивали машины.

Дорога пошла лесом. То тут, то там на золотистых стволах сосен алели флажки и указатели: «До места торжественного церемониала два километра», «…один километр».

Наконец «Москвич» Жирмоновых, который ехал впереди, остановился. И Алесик сразу увидел огромную поляну, машины на ней, киоски, палатки с продавцами в снежно-белых халатах, автолавки с распахнутыми сзади дверцами. И огромное множество по-праздничному одетых людей.

— Прибыли, — Цыбульский открыл дверки машины. — Ну, Алесь, здоровайся с Красобором!

Алесик не знал, всерьез все это говорит дядя Андрей или шутит, на всякий случай тихонько сказал высоким золотистым соснам:

— Добрый день, старый Красобор!

— Сперва зарегистрируемся, что прибыли, — посоветовал Жирмонов.

Они пошли по боковой дорожке, на которой стоял указатель: «Регистрация партизан бригады имени Кутузова». Дорожка была посыпана желтым песком. Не прошли и двадцати метров, как увидели под высокой сосной стол и двух девушек с красными повязками. На повязках надпись белым: «Регистратор». А на сосне висела табличка: «Отряд № 1. «Смерть фашизму!»

— Вы чьи, товарищи? — спросила белокурая девушка.

— Свои, — улыбнулся папа. — И пароль знаем: «Красобор».

Девушка удивленно посмотрела на него.

— А где отряд № 3, «Боевой»? — заволновался Цыбульский.

— Пройдите, пожалуйста, по этой тропинке влево. Там, за ореховым кустом, стол «Боевого», — вежливо подсказала девушка.

— Где ест спецгруппа? — приблизился к столу Курт. Обе регистраторши с интересом уставились на него. И так же вместе затараторили:

— По этой дорожке дальше — спецгруппа, штаб и госпиталь. Может, вас провести, товарищ?

— О, найн! Данке шён! Большой спасибо.

Курт, папа, Отто и Жирмоновы отказались от помощи и пошли к своему столу.

Алесик уже хотел следом за ними податься, как почувствовал, что кто-то легонько тронул его за рукав. Оглянулся — Аля.

— Ты?! — удивился и обрадовался ой.

— Я, — улыбнулась она. — Добрый день! Побежали в лагерь?

— В какой лагерь? — не понял он.

— В партизанский.

— А где он?

— Рядом, за поворотом.

Алесик посмотрел в ту сторону, где отец обнимался и здоровался с пожилыми людьми, минутку помедлил и, наконец, махнул рукою:

— Побежали!

За поворотом дорожки время будто отодвинулось назад, в грозные годы. Перед Алесиком был настоящий лагерь партизан. У сосны стоял стол, сбитый из кольев, рядом колоды — стулья. Над ними небольшой навес.

— Пост дежурного по лагерю, — разъяснила Аля.

— Ты откуда знаешь? — недоверчиво посмотрел на нее Алесик. — Тебя небось тогда и на свете не было.

— Мне дедушка рассказывал. Не думай: дедушка Луста был тут главным, когда этот лагерь заново строили.

— А там что? — Алесик влево махнул.

— Шалаши. Идем посмотрим.

Шалаши огромные, просторные, сделанные из жердей и обложенные сверху еловыми лапками. «Чтобы побольше партизан вместилось и чтобы от дождя спрятаться могли», — догадался Алесик.

В середине шалашей лежало сухое сено. Наверное, от него стоял вокруг приятный стойкий запах. Алесик решительно сделал вперед шаг, другой и — бухнулся на пахучий суходольник.

— А ну вылезай! — рассердилась Аля. — Ишь разлегся, как у себя дома! Это лагерь — памятник, а не парк отдыха! Видишь, как много людей вокруг, а ни один в шалаш отдохнуть не лезет.

Вокруг действительно гуляло немало народу. Люди ходили, переговаривались, рассматривали партизанскую базу. Но никто в шалаши не влезал.

— Я хотел посмотреть, как спалось партизанам.

— Не сердись, Алесик, — подобрела Аля. — Пойдем дальше.

Шалашей было несколько. Все большие, присадистые, с толстым настилом.

— Колодец партизанский, — показала Аля на маленький сруб, что едва поднимался над землей.

Сруб был сложен из белых, аккуратно очесанных бревен.

Заглянул Алесик в середину сруба и близко-близко — рукой достанешь — увидел черную воду.

— Неужели колодец с войны сохранился? — недоверчиво спросил Алесик.

— Упал, обвалился, с войны который. А этот дедушка с бригадой плотников на том же месте восстановил. Во-он те старые бревнышки видишь?