— А если найдешь, прочтешь, узнаешь, что тогда изменится?

— Тогда я пойду к красным следопытам нашей школы и скажу: «Вот он, Зайчик! Я нашла его. Принимайте меня в отряд».

— В какой отряд?

— В отряд красных следопытов. Там старшие пионеры. И то не все, а самые лучшие. А мне только в этом году галстук повязали. Доктор Жирмонов повязал… Если я найду следы Зайчика, узнаю о его судьбе, тогда меня обязательно в следопыты примут. И место на стенде пустовать не будет.

— Знаешь, Аля, — тихо и как-то торжественно произнес Алесик, — давай вместе Зайчика искать!

— Алесик! Алесик! — весь школьный коридор заполняет громкий голос отца. — Куда ты подевался?

«Наверное, папа идет сюда, в сторону пионерской комнаты, потому что голос его звучит уже где-то близко».

— Ты чего, оглох, что ли? — удивленно смотрит на Алесика Аля. — Тебя же зовут.

— Аля… а ты на празднике в Красоборе будешь? — почему-то робко спрашивает Алесик и чувствует, что краснеет.

Аля согласно кивает головою:

— Да. Дедушка обещал взять с собою. У него слово крепкое.

И Алесик неожиданно даже для самого себя звучно, но не больно шлепнул Алю по плечу ладошкой. Точно так же, как делал это, играя на переменках «в пятнашки» в своей школе.

— Носишь! — крикнул он и бросился в желтую дверь. Аля рванулась было за ним, чтобы, догнав, отдать «долг», но передумала и остановилась.

Алесик из коридора уже на бегу пропел:

— Ты где потерялся? — строго встретил его отец.

— Стенд про партизан в пионерской комнате рассматривал. А деда Лусты все равно нет и никто нас не ждет.

— Ошибаешься. Нас ожидает каменщик Борис. Он едет на мотоцикле домой в Бородовичи и нас прихватит.

Так и поехали Алесик с папой на трескучем голубом мотоцикле. Папа устроился позади дяди Бориса, а Алесик — в голубой коляске, похожей на ракету. И с натянутым брезентом.

Ветер холодком обдавал лицо и плечи Алесика, даже норовил сорвать с головы тюбетейку. Алесик снял ее и спрятал под брезент.

Дорога бежала вдоль полей, возле березовой рощи, у одинокой дикой груши.

— Папа, а почему, куда ни поворачиваем, ветер навстречу нам?

— А ты не лови его, а закрой лучше рот.

Алесик хотел еще о чем-то спросить, но не успел. Мотоцикл налетел на небольшой камушек, коляску слегка встряхнуло, и Алесик больно прикусил язык.

Поехали дорогою через клеверище, потом возле клина длиннющих картофельных грядок и еще чего-то, ровными рядами посеянного.

Ехали и лугом, и возле кустарника и вдруг оказались в деревне с надписью на дорожном указателе: «Углы».

По улице с высокими липами мотоцикл поехал медленнее.

Еще издали Алесик приметил старуху в белом, под бороду завязанном, платке и в длинной темной юбке. Она стояла возле колодца, смотрела на мотоцикл и протягивала вперед руку.

Дядя Борис остановил мотоцикл возле старого позеленевшего колодезного сруба.

— Добрый день, тетка Алена! В район собрались?

— Бориска, беда у меня: завалилась печь. От полдня тебя караулю. Может, сможешь помочь, отремонтируешь свод?

— Домой спешу… И людей прихватил, везу в Бородовичи.

— Вижу… Надо же такой беде случиться. Жил бы мой Максимка, давно печь перебрал бы. Он у меня на все руки мастер был.

— Вы на нас не обращайте внимания, Борис, — отец слез с мотоцикла. — Мы и подождать можем.

— А глина да кирпич найдутся?

— Глину я с утра замочила. И кирпичи у крыльца лежат.

Мотоцикл въехал во двор, на котором под высокой размашистой липой стояла небольшая хатка из старых, серых, будто поседевших, бревен-кругляшей в бесконечных трещинах. Маленькие окошечки как-то сиротливо смотрели на приехавших. Возле крыльца, рядом с врослым в землю большим камнем, лежала горка желтого и розового кирпича, стоял старый, давным-давно кем-то сбитый из досок не то ящик, не то корыто с намоченной глиной.

Дядя Борис достал из мотоцикла рабочий комбинезон и сумку с инструментом.

— Вы там разбирайте, а я глину замешаю, чтобы быстрее было, — предложил пана.

— Взглянуть бы сперва, — пробормотал мастер. — Да и вам, если помочь решили, не мешало бы переодеться.

Папа и дядя Борис вместе с бабушкой в хатку пошли, а Алесику — ну что делать?

Вылез из коляски мотоцикла, сел на водительское место, за руль ухватился.

Отец не задержался в хатке. Вышел в майке и в чьих-то чужих вылинявших старых штанах, с пустым ведром в руках.

— Был я здесь однажды, в годы войны, правда, ночью, — ответил он на удивленный взгляд Алесика. — И сына бабушки, Максима, хорошо помню. Смелый был партизан!.. Хорошо, что случилось сюда заскочить.

— Мы долго тут будем, папка?

— За час вдвоем с Борисом сделаем все. Я же с глиной да кирпичом также в дружбе.

Папа начал лопатой ловко перемешивать глину в ящике-корыте. Плескала вода, шуршала лопата да иногда постукивал о железо мелкий камушек.

— Мальчик, — послышался хрипловатый, словно надтреснутый голос бабушки, — иди, дитятко, помоги мне.

— Я враз! — Алесика в краску бросило. От того, что он сиднем сидит, склав на руле мотоцикла руки, когда все что-то делают, помогают матери партизана.

Бегом бросился в хатку, на голос. Там пыль, стук молотка о кирпич.

— Сюда, мой внучек, сюда, — голос бабушки слышен из боковочки. Алесик быстрей туда.

Вошел и оказался в небольшой комнатке на одно окошечко, светелке. Под окном скамейка и стол, а на столе яйца, хлеб, редиска красная с белыми хвостиками.

— Ч-что помочь? — Алесик проглотил слюну.

— Помоги мне мужикам перекусить приготовить. Чтобы после работы червячка заморили. Но сперва самим бы нам чего куснуть стоило бы, а? Потому как что мы за повара, если голодны будем?

Алесик полез за стол на широкую лавку. И пока уплетал за обе щеки яйца вареные и редиску, запивая молоком, бабушка Алена расспрашивала его, откуда и куда они едут, и в какой класс Алесик перешел, и как учится. А сама рассказала, что живет не худо, хотя болят спина и ноги. Рассказала, что к ней пионеры часто заходят, что к осени совхоз ей квартиру в новом доме обещает дать, а ей никуда с этой хатки идти вовсе не хочется. Потому как тут родилась, век свой прожила, в этой деревушке колхоз с людьми ладила. Тут, на памятнике, и имя Максима выбито. Так что со своей деревушки ей никак уезжать нельзя.

Алесик, жуя редиску, солидно, как взрослый, согласился:

— Конечно, нельзя. — Подумал и спросил: — Бабушка, а как ваш Максим погиб?

Сухонькой, сморщенной ладошкой старушка провела по лицу сверху вниз, будто что-то стирала в памяти, потом посмотрела куда-то вдаль и тихо проговорила:

— Умер как человек… В отряде минером был.

— Подрывником? — переспросил Алесик.

— Ага, дитятко. Им, соколикам, приказ вышел: вчетвером эшелон с бензином для самолетов и бомбами перекулить.

— Как перекулить?

— Под откос, дитятко… Знали, соколики, когда и откуда обоз тот пыхкать будет. Ночью подкрались, мину заложили. Сами в кусты попрятались и в бинокли смотрят. А зима была. Утром немцы следы возле насыпи заметили, провод от мины отыскали, перерезали. Потом и саму мину вытащили. Стрелять по кустам начали. Соколики в лес бросились, убежали. Одного только вражья пуля повалила, насмерть ужалила…

— А эшелон не взорвали?

— Эшелон тот должен был перед самым вечером проследовать. Справились с ним, соколики… Только вот Максимка… — две скупые слезинки сползли по сухонькому лицу рассказчицы.

— А как же партизаны днем к охраняемой фашистами дороге подошли? — Алесик боялся пошевелиться, чтобы хоть чем-нибудь не прервать рассказ, чтоб дослушать до конца.

— Не подошли — подъехали. Немцы на переезде укрепления делали. Пленных пригнали, заставили лес валить. И бревна те для укреплений трактором вывозили. Охранников мало было. Партизаны у них ружья поотымали, пленных освободили, а главное — трактор захватили. На нем к переезду втроем и покатили: Максимка мой, Володя из-под Минска, а еще мальчик-партизан.