Понимаю, что это последнее я пальнул, словно фетишист в бутике с бельем, но я и вправду был потрясен.
Щуря глаза от дыма, прогрызаясь сквозь седую маску, заслоняющую лицо священника, я ожидал его ответа.
— Нам никого нельзя убивать, Ремигий. Единственное, что мы делаем, это указываем путь.
Эти слова меня не успокоили. Ведь путей может быть бесконечное множество, правда? На виселицу, перед расстрельный взвод, на электрический стул какие-то пути тоже ведь ведут…
Ну ладно, а теперь самое времечко вспомнить, наконец, про Кшиштофа. Вообще-то звали его как-то иначе — украинское какое-то имя — но именно так называл его ксёндз, ибо заданием его было — внимание! внимание! — нести Христа. Если кто не врубился в шутку, имя Кшиштоф именно это и означает[44]. Ладно, к делу…
Когда он пришел к нам в первый раз, мы как раз занимались с Червяком ужином, готовясь к великому событию, то есть, очередному выступлению миссионера по телевидению. Со вчерашнего дня все только и думали о том, как там его руки. Все ли уже пальцы отрасли? Может ли он ими шевелить? Как там дела с ногтями? Не будут ли выступать заусенцы?
Для тех, кто еще не видели, но уже уверовали, туристические фирмы различных мастей предлагали специальные паломничества в Уганду. В программе, среди всего прочего, предусматривалось и посещение «деревушки накормленных», где в качестве угощения вам подавали жаркое с сюрпризом. Большинство предложений упоминало о возможной встрече с миссионерами, но ни одна из фирм не вписала в расходы дополнительных чудес. Понятное дело, даже «all inclusive»[45] имеет свои границы.
Но ведь я должен был рассказать о Кшиштофе…
Пришел он под вечер, где-то так около семи, может — восьми… во всяком случае, как я уже говорил, до начала передачи. Наше внимание он обратил на себя сразу, потому что, входя, врезался головой в дверную фрамугу. Аж загудело!
Выглядел он немного как шведская модель для демонстрации мужской моды — крупный, мускулистый, с голубыми глазами и квадратной челюстью, словно ее кто-то вычертил под линейку. Только лишь через какое-то время — когда пришедший улыбнулся — я заметил, что он немного походит на молодого Иоанна-Павла II. Если бы только предыдущий Святой Отец был пошире в плечах, и если бы черты лица были чуточку погрубее, то они могли бы считаться близнецами. А так… оставалась только одна возможность.
— Дорогие мои, представляю вам Кшиштофа, — произнес ксёндз, положив руку на плече прибывшего. — К нашему проекту он присоединяется в качестве…
— Позвольте-ка мне догадаться, — вмешался Червяк, желая блеснуть остроумием, — сына нашего Папы?
Ксёндз глянул на него со смесью изумления и восхищения.
— Откуда ты знал?
Я прыснул смехом. Ну а что еще мог я сделать в подобной ситуации? Я схватился за живот и, просто-напросто, ржал, плюясь во все стороны непереваренными крошками булки. Сквозь слезы я увидел Патрицию. Она стояла на пороге спальни и как-то странно приглядывалась к нам. Настолько странно, что мне сразу же сделалось не до смеха.
Я выпрямился, оттер рот. А потом подал руку Кшиштофу.
— Ремигий, фальсификатор, — представился я. Можете меня убить, только я понятия не имею, ну почему я так сказал.
И снова нужно несколько слов объяснений, потому что вы, наверняка, думаете, а на кой ляд нам был еще и сын Папы. Какой интерес могли иметь церковные спецы по пиару в том, чтобы к списку фальшивых грехов — который открывал, понятное дело, каннибализм — прибавить еще и поддержание телесных отношений с женщиной? Ответ оказался настолько же простым, что и необычным.
— Вне зависимости от чуда, которое мы сейчас увидим, — начал ксёндз, — вопрос каннибализма Папы наверняка разделит Церковь, причем — сильно. Случится схизма, а новое образование, то есть сторонники дословного трактования слов о поедании тела, весьма быстро распадется на десятки малых сообщностей. Те же, в свою очередь, быстро превратятся в секты, которые уже никто не будет в состоянии проконтролировать. Они очертят новые принципы, законы и заповеди, в том числе — и подходы к поеданию ближних. И вот нечто подобное мы желаем предотвратить.
После этого он начал рассматривать очень сложные мелочи, из которых мне удалось выловить приблизительно то, что новой Церкви будет нужен четкий предвадитель, чтобы она сделалась чем-то единым сразу же после своего появления. Благодаря этому, вместо тысяч мелких группок мы будем иметь две формации, которые довольно быстро удастся склеить в единое целое. То есть, все это займет не более двух сотен лет. И сын Папы, предварительно, ясен перец, мотивированный, мог бы стать кем-то подобным. В нем имелась… как там говорится… узнаваемая марка? Ну, во всяком случае, что-то в этом роде.
— И проблемы с объяснениями людям обстоятельств зачатия Кшиштофа не будет, — сказал ксёндз, заканчивая свое выступление. — Во всяком случае, она будет не больше, чем оправдание каннибализма Святого Отца, вы не считаете?
Тут он улыбнулся, сунул в рот очередную сигарету и прибавил:
— Если бы во времена первой схизмы[46] в Церкви имелась группа, подобная нашей, Христова Церковь до нынешнего дня была бы нераздельной.
У меня не было ни малейших сомнений в его правоте.
Репортаж как-то не произвел на нас впечатления. Ну да, у миссионера уже были обе руки, он размахивал ими, подавал из различным людям, даже сыграл что-то на пианино — хотя раньше этого не умел — только я готовился к большим сенсациям.
Червяк, тоже разочарованный, назвал это синдромом закрытой двери. Что означает, ну, вы сами знаете, мы всегда воображаем себе, будто бы то, чего ожидаем, больше, чем оно на самом деле. Независимо от того, хорошее это или плохое.
Когда репортаж закончился, и началось его обсуждение в студии, Эйнштейн — страшила — этим вечером бесспорный хозяин пульта дистанционного управления — отключил телевизор и, поздравив всех, приказал возвращаться к работе.
Он мог себе позволить командовать только лишь потому, что ксёндз был занят на кухне разговором с Кшиштофом. Хотя никто особо и не возмущался, у всех имелись свои роли и задания. Разве что только прилизанный очкарик бросил какой-то едкий комментарий, но стопроцентной уверенности у меня нет.
Поскольку я с Червяком свою часть работы отвалил уже раньше, то мы отправились спать. Все равно, раз пульт у нас забрали, делать было совершенно нечего.
Конечно же, я бы предпочел побыть с Патрицией — я тосковал по ней и охотно бы поболтал с ней или хотя бы попялился на нее — но раз она сама не выходила, это означало, что не желает. Я же не хотел навязываться.
— Могу я устроиться на диване? — спросил Червяк.
Я только пожал плечами. Мне было наплевать. Забрав подушку и одеяло, я свалился на ковер перед телевизором. Заснул я еще до того, как Червяк захрапел.
— Ремек!? Ремек, проснись.
Да, вот это было пробуждение — только лишь я раскрыл зенки, как глянул в глаза своей любви. Она не выглядела столь здорово, как в том сне, который мне перебила, но все равно — неплохо.
— Что слу… — начал было я, но девушка положила палец на губах.
— Иди за мной в ванную, — приказала она, поднимаясь с коленей. — Быстро.
Ну ладно, вот скажите честно, что бы вы сами подумали, услышав нечто подобное от девушки? Тем более, если бы вас только что вырвали из сна, в котором эта девушка — не обязательно полностью одетая — играла главную роль?
Я, естественно, сорвался как можно быстрее и помчал за Патрицией в ванную, чуть не перецепившись на кабелях, растянутых по всей прихожей. А потом еще наткнулся на дверную ручку, вот как я спешил. Можете назвать меня сумасшедшим, а пожалуйста!
Патриция ожидала меня, сидя на краешке ванны, что еще могло служить обещанием приключения. Но потом она вытащила из-под блузки стопку листков и подала, чтобы я их просмотрел. Ну а уж этого даже такой как я профан никак не принял бы за вступительную игру.
