— И Он дал вам шанс.

— Нет. Он меня наказал. Если бы я знал тогда, что подымаю руку на Такого Мастера. Если бы знал, насколько прекрасен его мир… Он сделал меня тем, чем является сам, и я не был первым. Помню, как чертовски болела спина. Помню страх. А потом уже был здесь, с этой вот машинкой. Все остальное тебе известно.

Он ударил кулаком в зеркало.

Зеркальная поверхность треснула.

— Мы — это остальное.

— Но это еще не все. Поначалу, когда я начал писать «Подворотню», то был настолько доволен своей работой, что упаковывал в конверты последующие мгновения вашей жизни и отсылал их в тот мир. Возвратов никогда не случалось, машинописи доходили по адресу. И не спрашивай меня, каким образом — я их просто выбрасывал в окно.

Слайпер замолк. Его костистые пальцы схватили портьеру и стянули ее в сторону. Дневной свет залил комнату. А вместе с ней и наши лица.

Я видел, как он плачет, когда мы оба смотрели на море. Прямо на третий броненосец, тяжело качающийся на волнах и растущий прямо на глазах.

— И что в нем? — спросил я.

— Конец.

Уже светало, и все, что мне оставалось, это Написать парочку самых важных предложений. Было очень тихо, как всегда в это время, лишь иногда кто-то проходил мимо моего окна; и мне было известно, что когда начнется новый день, я допью этот отвратительный чай и пойду в бар заказать дешевенький суп. Потом отставлю тарелку, а солнце будет красное-красное, и по тротуарам будут бегать люди, и никто из них не остановится даже на секундочку.

— Они не увидят, как рождается новый день, — сказал я. — У них другие дела, другие проблемы.

Я подарил им массу вещей. Они получили собак, деревья, деньги, причем мне было ясно, что не всем одно и то же понравится. Но они могли выбирать. И почти все выбрали для себя солнечный закат, как будто смерть интересовала их гораздо сильнее жизни.

— А ведь солнце может и всходить. И не важно, что ты при этом делаешь — глотаешь пустой супчик или пересчитываешь пакован баксов. Для всех людей оно восходит одинаково.

Слайпер никак не мог с этим согласиться. Он поверил тем, с которыми считались, а во всех тех, кто нищенствовал на улицах, увидал мои ошибки.

— Все у него перемешалось. Ведь на самом деле все наоборот.

Я перевернул стакан. Чайная гуща смешалась с жидкостью и никак не желала опуститься на дно. И мне тоже не хотелось его наказывать, как не хотелось карать тех, у кого имелся свой шанс.

— Значит он вернется сюда еще раз.

Я услыхал, как на верхнем этаже заскрипела постель; по-видимому, девушка снова спала с кем-то толстым и тяжелым. Мне было ее жалко, но и менять это тоже не хотелось.

Ведь, если по правде, люди не любят перемен.

Я вставил в машинку последний лист.

— Этот новый тоже некогда сделался согласным. О чем бы он не писал, всегда старался меня уколоть. Так что пусть попробует, как это оно, когда можешь Написать все и вся, с одним только маленьким исключением.

И я засмеялся про себя.

— Да, это так. Себя не исправить. По крайней мере, в этой работе.

Марки Гласковер, новичок из 107 номера.

— Гляди, — сказал Кейси. — Вот уже и третий броненосец.

Моряки сбросили на берег толстенные канаты, несколько человек спускалось по трапу.

На них я внимания не обращал — я глядел на высокого, хорошо сложенного мужчину, который спустился по трапу на берег и направился прямиком в нашу сторону. Я видел погасшую сигарету, свисающую с выгнутых книзу губ, и девушку, держащуюся за его руку.

— Ну что, Вит, понял теперь, почему ты не мог найти Флоренс? — сказал кто-то за моей спиной.

— Теперь, наверное, я уже никогда ее не найду.

Мы все ждали, когда они доберутся до нашей «Подворотни». Выглядело это страшновато — синее море, три корабля, погруженные в воду, бегающие по палубам моряки и эта парочка, спокойно идущая прямо.

Когда дверь открылась, в баре повисла тишина. Первым вошел мужчина, а за ним скользнула Фло, потом влетел ветер и стал играться занавесками.

— А хорошо. Есть у вас какая-нибудь комната?

Подошел Тед и попытался взять из его рук чемоданчик.

— Браток, это всего лишь пишущая машинка. Я и сам справлюсь.

Он остановил свои зеленые глаза на мне.

— Комнату и виски. Причем, комната может быть и не самой лучшей.

— Имеется, — хрипло сказал я. — Номер 107. Вот ключи.

Он взял их и выплюнул окурок.

— Меня зовут Гласковер. А это Фло. Вы когда-нибудь видали такой ветрюган? — вновь обратился он ко мне.

— Нет.

— Так выйдите на улицу. Неплохо, парни даже толком причалить не могут. Дует как тысяча чертей.

В баре снова заговорили, люди начали его о чем-то расспрашивать, кто-то подошел к окнам. Но ведь не это должны они делать, подумал я. Ведь окна, это еще не все.

— Ведь имеются двери.

И я вышел. Первый раз вышел из «Подворотни 403».

Здесь мне искать уже было нечего.

Жизнь может устроить человеку шуточку по-настоящему гадкую. Вот лично я — живой тому пример. Ага, жила я себе спокойнехонько в небольшой деревне на опушке леса, в которой правители традиционно ищут для себя жен. У каждой девушки имеется уже определенное предназначение, судьба. Либо она сама, либо какая-нибудь из ее дочерей, внучек и т. д. станет королевой, и у нее будет сын, который приедет в деревушку за своей суженой.

Оно вроде как все просто и ясно, только вот мне вечно была невезуха. Сама я самая младшая, тринадцатая дочка кузнеца. У матери моей были ужасные амбиции, и она в обязательном порядке желала, чтобы какая-то из ее дочерей сделалась королевой. Когда я появилась на свет, она как раз была занята приготовлениями к свадьбе моей старшей сестры с каким-то там графом. И по этой вот причине она забыла дать мне имя, так что все звали меня «малявкой», «головастиком» или «лягушонком». Так оно уже и осталось. Так что зовут меня Лягуха, Лягушка, Жаба.

Во всех сказках самые младшие дочери, обычно, самые раскрасивые, милые, хозяйственные ну и прочее. А ничего подобного! У меня светлые волосы (это у нас семейное), вот только они, вместо того, чтобы виться локонами, вечно были прямыми, так что в один прекрасный день мать решила их завить. На помощь себе позвала деревенскую волшебницу. Ну, на самом-то деле никакая она не волшебница. Только строит из себя. Единственное, чего ей удается приготовить, это микстура от переедания, а еще та ужасная мазь, которая должна была заставить мои волосы виться. Результатом стало то, что на голове у меня прямые линии заменились прямыми углами. Поначалу я чувствовала себя как-то странновато, но потом сумела привыкнуть.

Еще у меня есть огромные зеленые глаза, вот только они, вместо того, чтобы лучиться зеленью лугов и лесов, более всего похожи на два заиленных болотца. На самой средине моего лица нашел себе местечко курносый, веснушчатый нос. Как сами видите, от меня не бьет сияние неземной красы!

Понятное дело, все это я могла бы компенсировать добрым характером и различными талантами, так и они не такие, какими должны быть. Я ненавижу готовить, убирать по дому, пасти гусей, коров и всяких других животных. Пою я хуже, чем старая ворона каркает, струны арфы выдергиваю, чтобы делать из них леску для удочки, вышивая салфеточку, делаю из себя и всех тех, кому не повезло оказаться рядом, ситечко. Другими словами, все моя крыша давным-давно и полностью поехала.

Только еще более поехавшим является мое будущее. Вот тут следовало бы упомянуть о том, что у нас каждый знает, как пойдет его судьба. По случаю каждого рождения в деревушку заглядывает милый такой, поморщенный, что твой сушеный абрикос старикашка, глядит он на молокососа, улыбается и говорит, что с ним будет дальше. Когда у моей мамы свадьба старшей дочки же выветрилась из головы, сделалось ей интересно, а что же будет со мной. Старичок пришел, глянул на меня и несколько смутился. Поглядел второй раз и начал чесать себе подбородок. Мама не выдержала напряжения и потеряла сознание. Все бросились приводить ее в чувство, а старичок чего-то там пробормотал под нос о моем предназначении и ушел. Никто и не расслышал, чего он там сказал, а спросить побоялся. Оно и понятно, излишнее любопытство, оно и несчастье спроворить способно. Так что мамам моя жила в страшном стрессе — впервые в жизни она не знала, что ожидает ее доченьку. Папочке оно все было безразлично, он давно уже запутался в титулах всех тех дворян, за которых вышли замуж мои сестры. Вот мне кажется, что все эти браки на него нехорошо влияли. После каждого такого он долго приходил в себя, причем — не до конца. Ничего не поделать, иногда так оно и случается. Некоторые люди всего лишь жертвы собственного предназначения. Или предназначения собственных детей.