Совершенно асексуальный бурый свитер и толстая юбка — стандартная одежда Скромной и Трудолюбивой Польки — исчезли за спинкой кресла. Девчонка стояла передо мной в белье с кружавчиками, словно из какого-нибудь фильма с Павшего Запада, стоящим по полтысячи «Аве» за каждый кадр. Тут она подплыла ко мне поближе, совсем близко, обращая ко мне совою рожицу птеродактиля.

— Помоги мне, пожалуйста. Ты должен мне помочь.

Бедная дурочка. Нужно было сразу ее вытолкать. Нежные ладони передвигались под моей рубашкой, все ниже, ниже, в самый низ живота… А за ними следовала слегка щекочущая грива рыжеватых волос.

— Умоляю, еще успела сказать она, умело расстегивая последнюю пуговицу. — Так ты поможешь?

— Ясен перец. Ты попала к нужному человеку, дорогуша.

Еще немного, и я совсем позабыл бы выставить четки. Очнулся в самый последний момент.

— Иди в кровать, — шепнул я, отстегивая кассету четок от пояса и дрожащими пальцами подключая ее к домашнему гнезду теокомпьютера. Хорошая такая милицейская машинка на японских микросхемах. Постоянный контакт в режиме реального времени с реестрами теокомпьютера — зеницей веры и пропуском на небо. В таблице я отыскал Шестой Параграф, «прелюбодеяние», и выставил на шкале свой множитель, довольно-таки приличный — в конце концов, я всего лишь младший сержант, пускай даже и из комендатуры. Правда, прибавил еще десяток процентов подкрепления, потому что сам я в отношении девицы чувствовал себя несколько глупо.

Машинка тут же певуче завелась, с места выходя на полную катушку.

— Ну ладно, — произнес я, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал спокойно. — Давай рассмотрим дело.

Кто-то из моих приятелей как-то говорил, что более всего стоит связываться с теми девицами, кто на лицо не сильно… «С этими куклами, блин, можешь чуть ли не на ушах становиться, а она, блин, нифига, королева, понимаешь, которой все, блин, надоело. А вот та, что на рожу не очень — обрадуется, оценит… говорю тебе, хлопец, совершенно другой коленкор». Только сейчас было мне дано оценить глубинную, жизненную мудрость тех слов.

Долго, очень долго в комнате было слышно одно только наше жаркое дыхание, скрип кровати и писк автоматических четок.

Когда же охи-вздохи и скрипы наконец-то утихли, девица грациозно поднялась и по дороге в ванную склонилась над окошечком теокомпьютера.

— А знаешь? — обратила она ко мне свои горящие глаза. — Выходит так, что если ты еще способен, так мы можем еще раза два…

Пение вновь затихает. Теперь кто-то толкает речь. Вообще-то, правильнее следовало бы говорить: читает проповедь. Могу дать голову на отсечение, что это наш главный комендант. В течение четверти часа он подогревает всеобщий энтузиазм, вытаскивая из гробниц всех возможных святых, блаженных и героев. Это напоминает мне, как пару дней назад, выгоняя меня из комендатуры, он пояснял возбужденным голосом, кто я такой, откуда получаю зарплату, а так же кем и при каких обстоятельствах я был рожден. Матерился при этом он так, что практически не снимал руки с четок.

— Для таких сволочей остается только адское пламя и вечное проклятие! Если кто хоть раз от Господа откажется, то нет для такого прощения!..

А потом повернулся и поглядел на украшающий стену портрет наследника святого Петра с миной «ну вот, вхерачил грешнику как следует, можешь спать спокойно».

Теперь же он говорит возвышенно, с пафосом. О страданиях и жертвах, о Предполье, о Христе всех народов. Наконец доходит до последних лет, до того, как, несмотря на технологическую отсталость и священную бедность мы не утратили с глаз важнейшую цель. Рассказывает о героизме и мученичестве основателей Божьей Милиции, об освобождении от тирании светскости, потребительства и правления безбожников. Мир издевался и смеялся над нами; Падший Запад, гниющий в разврате и богатстве, тыкал в нас пальцами. Азиаты нас презирали, негритянские таможенники безжалостно вытряхивали все и вся на своих границах — но мы сражались, горячо верили и не уронили нашего сокровища.

У всех присутствующих слезы на глазах. И в самом деле чувствуется накопившееся над толпой возбуждение, торнадо сердец, вновь и вновь подпитываемое энергией. Долгие, не смолкающие аплодисменты — генеральная репетиция тех, которые будут подарены Господу. Пришла награда за те обосранные тысячу с лихуем лет, за все это дерьмо, за жизнь у мира на куличках, вечно в самом хвосте. Избранный Народ, а ты не верил в это, парень?! Последние сделались первыми. А я стою здесь, подчиняясь приказу. Где-то там, за горизонтом. Наверняка, имеются ведь и такие, которым еще хуже — взять хотя бы ментов за барьером или других госслужащих, пережитков сверженного светского государственного устройства, которые приглядывают за обезлюдевшей страной. В конце концов, я ведь стою еще на освященной земле, которую неделями обходили процессии, над которой читали изгоняющие дьявола молитвы кардиналы с епископами. Только это ничего не значит. Господь никак меня здесь не заметит. А может оно для меня и лучше.

Оставляю Бибола, которому уже глубоко на все наплевать и, протиснувшись сквозь толпу, влезаю на растущее тут же раскидистое дерево. Напрягаю глаза до боли, пытаясь увидеть выступающего. Но с этого расстояния вижу лишь гигантский, окружающий залитый массами народа горизонт плакат «Polonia semper fidelis»[11]. Один мой дружбан из Отдела Пропаганды рассказывал, что лозунг этот вызвал очень даже крупные споры. Остановились на компромиссе: Все «Р» и «S» оформили в виде якорей[12], а к каждой «L» прицепили по флажку.

Прохожусь взглядом по заполненным головами лугам, по транспарантам, хоругвям, лентам и чуму-то там еще, что над этим морем развевается. А ведь я мог бы стоять там, у самого алтаря, где коллеги из комендатуры окружили почетную трибуну и ложу гостей из-за рубежа. Мог…

Разворачиваюсь на своей ветке и теперь гляжу с высоты на барьер. Кордоны ментов отвалили за нас грандиозную работу, тут отрицать нечего — без них вся эта толпа нас попросту бы растоптала. Но в пейзаже за воротами — «где будет плач и скрежет зубовный», как это определил на оперативке шеф охраны порядке во внешних секторах — как будто бы что-то изменилось. Четко видна кучка безбожников, собравшаяся непонятно вокруг чего. Где-то там, среди того скрежета зубовного, наверняка крутится и мой Птеродактиль. Интересно, еще недавно мне дико хотелось оторвать ей башку, а теперь чуть ли не слезы лью при мысли: да в чем же она виновата, сам ведь дурака свалял… Она же наверняка считает меня последним шлемазлом, который попользовался ею, а потом и пальцем не шевельнул, чтобы помочь.

Снова я чувствую себя не в своей тарелке, быстро слезаю с дерева.

«… лишь в этом народе, в одном единственном, не нашел Господь закоренелых грешников. Не запятнали безбожники земли этой. И потому сказал Господь: приду я к народу этому…» — падают из гигантских динамиков слова на очарованную мгновением толпу.

— А скажи мне, — отозвался я наконец, прикуривая сигарету, — почему… тебе нужно устраивать все это… именно таким вот образом.

— Мне обязательно нужно Его увидеть. И чтобы Он меня тоже увидел., - шепнула девица мне в плечо.

Она долго молчала, потом, тяжело вздохнув, продолжила:

— Как-то я сделала аборт. Мне было семнадцать, я не подумала, а тот настаивал, чтобы побыстрее, ну и… сам знаешь, как оно бывает. Я боялась.

— Ясно. Понимаю.

— Ни черта ты не понимаешь. Как раз за то все покаяния я засчитала, свидетельства имеются. Неподдельные. Никакого дела не было. Только я одна еще о нем помню.

— Тогда почему тебе не дали пригласительный в приходе?

— Все приходский священник. Видишь ли, я уж такая… Иногда просто не могу сдержаться. Холера, даже и сейчас забыла, зачем сюда пришла. Понимаешь, был один такой тип. Нашлась одна сволочь, накапала в приходскую канцелярию, так мне и припечатали. Блудница, так ведь это по-вашему называется?