А разбойники и вправду джентльменами были. Сказали, что я могу у них переночевать, в убежище лесном, вместе с парочкой похищенных ранее дамочек, а утром они проведут меня до лесной опушки. Один тут же факел принес, чтобы мне дорогу осветить, а то не хватало еще, чтобы я себе ноги свернула. Как бы я тогда свое предназначение смогла искать? Глянули они в свете того факела на меня, и еще больше вежливыми сделались, один только, правда, уставился. Я не удивляюсь ему, понятное дело, не красавица, опять же, после всех сегодняшних странствий очень разлохмаченная была. Они, вообще, очень должны были быть воспитанными, потому что атаман мне руку подал и завел в лесное убежище. Дамочки, меня увидав, развизжались, вопить начали, что не хотят, чтобы их в лягушек превратили. Нет, эти дворяночки такие глупые бывают. Только я голову ними себе не заморачивала, только приложила ее к подушке и тут же заснула.

Похоже, я очень даже сильно устала, так как проснулась, когда солнце стояло уже высоко. Но я тут же поднялась, ведь нужно было отправляться в путь. Когда я вышла из избушки, один разбойник упустил котел с водой прямо себе на ногу. Боль, наверное, было ужасная. Атаман, приглашая меня позавтракать, тоже немного странно глядел. Ну, мама всегда следила за тем, чтобы я была прилично одета и, по возможности, хорошенько причесана. Сама себя довести до такого порядка я неспособна. В общем, я поела, поблагодарила хорошенько и отправилась дальше в сопровождении таких хорошо воспитанных разбойников.

А когда уже выходила из леса, то подумала, что это уже третий день моих хождений. Ужасно сложным должно быть мое предназначение, раз так далеко нужно его разыскивать. Так что поделать, судьбу не выбирают, так что, чтобы не терять времени на раздумья, я просто отправилась дальше. Долг есть долг.

И вот так я шла уже приличное время, пейзаж сделался еще более однообразным: сплошной луг и луг, даже деревьев не было, как вдруг на горизонте чего-то показалось. Подхожу поближе, а там сразу и деревьев купа, и мостик над речкой. И еще кое-что под теми деревьями. Мне показалось, что это как раз одно из тех чудищ, про которых рассказывали проезжающие. Ну ладно, думаю, раз уже такое мое предназначение, надо идти. И я пошла на встречу со своей судьбиной.

Но оказалось, что это вовсе не конец моих скитаний. Под деревьями никакого чудовища не было, а только разбитая телега, выглядящая так, как будто над ней поиздевалась банда троллей. Но ведь тролли — они в горах, так что над этой телегой должен был издеваться кто-то другой.

Я уже собралась было отправиться как можно скорее дальше, это на тот случай, если бы под мостом и вправду чего-то таилось, как слышу вдруг чей-то стон. Все мои прямые углы на голове чуть ли не выпрямились, потому что показалось мне, будто бы та гадость из реки уже вылезла, но на самом деле это какой-то человек страдал под кучей досок. Я вздохнула облегченно, а поскольку сердечко у меня, чего уж там хвалиться, вполне себе доброе, но, к счастью, вовсе не золотое — вот тогда бы у меня сердце было тяже-о-олое — пошла я выяснить, что там с несчастным. Оттащила немного я все те дровеняки и остатки товара, который на телеге везли, и попадается мне тут разбитое зеркальце, ну тут я и сама застонала. И не потому что разбитое зеркало — к несчастью, а потому что сама увидела, как я выгляжу. Нечего удивляться, что разбойники какие-то такие были, что и на себя не похоже. По-моему, я уже говорила раньше, что никогда раньше красавицей не была. Все те прямые углы на голове, носик, глазки заиленные… А сегодня эти мои волосы, мало того, что выкрученные туда-сюда, это как обычно, так еще и во все стороны торчат, словно я сбежала из кабинета какого-то математика. Это, видно, когда по лесу ходила шевелюрой, должно быть, о ветки цеплялась, того и гляди, чтобы какая-нибудь птаха на голове у меня гнездышко себе совьет. Мое замечательное выходное платьице как-то так порвалось кое-где и измялось, сразу видать, что в нем на бал ходить, а не для девушки приличной надевать. Лицо мое от солнца загорело, а вот глазки как-то сильнее помутнели. И вот как могла я перед бедным раненым человеком вот так показаться, это же не знаем мы, чего на него напало. А то подумает еще, что это чудище остатки доедать прибыло.

Я быстренько сбежала к той речке, обмыть водой лицо, платье отряхнуть, волос немного водой смочить, чтобы не так торчали. Ну а когда уже с собой управилась, набрала водички в какой-то черепок, это на тот случай, если бы раненому пришлось подать, и вернулась к телеге. Оттащила все оставшиеся доски — и что же я вижу: лежит под ними какой-то молодой, наверняка благородный, уж больно нежным выглядел он на рабочего человека, весь в пыли, с раной на лбу. Мужик совсем даже не могучий, а рядом арфа с несколькими порванными струнами, так я сразу догадалась, что это наверняка бард. Так я немножко той воды, что в черепке была, ему на лицо вылила. Очнулся он и начал меня расспрашивать, кто это тут. Сначала я удивилась немного, ведь рядом же стояла, а потом меня в голову стукнуло, что бедняжка наверняка слепой. Так что все мои старания, чтобы его не перепугать, понапрасну пошли. Я положила ему холодный компресс на лоб и говорю, что зовут меня Лягушкой, сама же спрашиваю, а что с ним случилось. А он отвечает мне, что на их караван напала банда диких троллей. Тут я чуточку удивилась, ведь тролли обязаны жить в горах, как рассказывали проезжие. Подумала я, что у бедняги какие-то видения после удара по голове, опять же: на солнце лежал неизвестно сколько времени. Тогда я сделала ему еще один холодный компресс и решила возле этой разваленной телеги переночевать, ведь одного такого его не оставишь, а тащить недавно раненого с собой — тоже нехорошо. Собрала я доски в кучу, из узелка огниво вытащила и устроила костер. Одну, самую крупную поломанную доску я себе оставила, на тот случай, если бы под мостом и вправду какое чудище жило, чтобы было его чем по башке засветить. Из разбитых сундуков выкопала я какие-то пелерины, потрепанные немного, зато высококачественные, из каких-то заграничных материалов. Одной такой пелеринкой барда прикрыла, который тут же и заснул, а второй — себя. И подумала, что такая вот пелерина — это хорошая идея, можно ведь закутаться в нее и людей не пугать, так что я решила забрать ее себе. А тем, кому она раньше принадлежала, в ней уже не нуждаются.

Темнота наступила так быстро, словно пряталась за близкими деревьями. Так я сажусь себе у костра и беру покрепче тот дрын в руки. Пускай кто-то попробует меня слопать, увидит тогда. Сидела я так, сидела и, похоже, прикорнула, потому что разбудил меня голос того барда. Похоже, меня он звал: «Лягушечка, Лягуша?» Хорошо еще, что разбудил меня, а то кто его знает, не проснулась бы я по причине такой дремы в пузе монстра какого. Ну так я спрашиваю его, чего нужно, а он мне на это отвечает: «Ты откуда здесь взялась, Лягуша?» Оно мне как-то странно сделалось, никто меня до того Лягушей не называл. Только показался он мне человеком симпатичным, а я же девушка честная, так что и рассказываю, как оно все было, и что ищу я свое предназначение. Раз уж он меня расспрашивает, так и я его тоже, явно ведь пришел он уже в себя, и кажется мне, что беседа ему не повредит — что он сам тут делает, и кто он такой. Он же на это улыбается и дальше расспрашивает:

— А тебе не приходило в голову, Лягуша, что одной путешествовать опасно?

Пожала я плечами. Разве знаю я, какова она, моя судьбина? Если чего должно случиться, так пускай и случается. Хотя, естественно, хотелось бы, чтобы ничего со мной не сталось. И когда я уже закончила ему все это пояснять, так снова спрашиваю, кто он сам такой. Ответил он, что зовут его Густавом, и что он бард бродячий. А еще обещал, что сложит обо мне песню. Ну вот, что это ему в голову такое пришло, песни складывать о такой, как я. Тогда я заставила его идти спать, похоже, в себя он еще не совсем пришел. Наверное, он послушал, поскольку ни о чему уже не расспрашивал, а через пару мгновений и я заснула. Хорошо еще, что под мостом никаких чудовищ не было, а то, что ни говори, устроили бы мы для них пирушку.