– Но такие показания неслыханны. – Он выглянул в окно своей высокой башни. – И неудивительно.

Такой страшной бури, какая разразилась ночью, никто в жизни своей не видел. Ураганной силы ветер и проливной дождь пришли с небес в Край и с невиданной злобой обрушились на этот выступ земли:

– Ну давай же! – говорил сам себе профессор. – Нужно снять показания. Все подсчитать. Занести в журнал все цифры и факты.

Болтаясь из стороны в сторону внутри качающейся обсерватории, он цеплялся за приборы.

– Но с чего же мне начать?

Латунный анемометр бешено крутился, показывая ни разу доселе не зарегистрированную скорость ветра. В измерителе интенсивности дождя вода перехлестывала через край и громко булькала. Профессор Темноты покачал головой.

– Присутствие высокой концентрации антимагнетических частиц кислотного тумана, – бормотал профессор свои ученые слова. – Невероятно, совершенно неве… Ну ладно, анемометр и измеритель дождя! – удивленно воскликнул он. – Но что, неба ради, делает чувствометр?

Предметом пристального интереса профессора стала небольшая серебряная коробочка, под определенным углом подвешенная на треножнике. В каждую из шести сторон коробочки была вставлена маленькая пластина из мягкого блестящего материала, сделанного из крыльев древесных мотыльков. Как и сами эти создания, материал был чувствителен к эмоциям и менял свой цвет в зависимости от настроения, которое царило вокруг. Гнев заставлял его краснеть, грусть – синеть, страх – желтеть…

В Санктафраксе было два чувствометра: один находился здесь, в башне Лофтус, а другой на малоизвестной Кафедре Психоклиматических Исследований. Обычно чувствительный к погодным изменениям, прибор светился ровным белым светом. Особенно мрачный ливень мог слегка окрасить его в голубой; долгая полоса нежных бризов и солнечных дней могла сделать чуть розоватым. Но это всегда были пастельные тона. Никаких крайностей не замечалось. Ничего сверх того, что вызвало, например, легкое чувство разочарования или желание улыбнуться. Конечно, погода, без сомнения, влияла на всех жителей Края, но ее влияние всегда было небольшим.

До сегодняшнего дня!

Профессор уставился на чувствометр, и у него дрогнуло сердце, а рот раскрылся от изумления. Прибор буквально пульсировал всеми цветами радуги. Вспыхивал, поблескивал, искрился. То ослепительно красным, то ультрамарином, то горел изумрудно-зеленым цветом. И пурпурный – глубокий, темный, безумный пурпур.

– Буря чувств! – ахнул профессор. Он читал о таких погодных явлениях в пыльных томах «Трактата о Стихиях». – Неудивительно, что в моих собственных мыслях царит такая неразбериха.

В этот миг вспышка молнии зигзагом прорезала клубящееся тучами небо. На мгновение стало светло, как днем. Игла молнеизмерителя выскочила за пределы шкалы и застряла, а измеритель звука и вовсе разбился вдребезги из-за раската грома.

Профессор уставился на сломанные приборы.

– Какие же мы глупцы, а еще делаем вид, будто понимаем погоду, – пробормотал он, из осторожности украдкой глянув через плечо.

Многие в Санктафраксе рады были бы использовать тайные опасения Верховного Академика. Но к счастью, рядом с ним не было никого, кто мог бы услышать эти богохульные слова.

Профессор Темноты со вздохом подобрал полы своей черной мантии и стал взбираться по лестнице в стеклянный купол. Там он приник глазом к окуляру огромного телескопа, стоящего в центре круглой комнаты.

Наведя на резкость, профессор все дальше и дальше всматривался в черную пустоту за Краем. Если бы он только мог увидеть еще чуть-чуть…

– Какие тайны скрываются там? – вслух спросил он самого себя. – Ч-что… во имя неба, а это-то что такое? – у него перед глазами пролетела маленькая темная пушинка.

Дрожащими пальцами он снова навел на резкость. Неясный объект обрел форму. Он был похож на воздушный корабль. Но что там мог делать воздушный корабль, непривязанный и так далеко от земли? Едва веря собственным глазам, профессор откинулся назад, достал платок и протер окуляр.

– Нет, никаких сомнений, – в сильнейшем волнении прошептал он. – На самом деле был воздушный корабль. Я уверен в этом. Если только, конечно, не… – Он оглянулся на чувствометр. Тот пульсировал ярко-алым цветом. – Нет, – вздрогнул профессор. – Я не мог такого вообразить. Я не сошел с ума.

Он опять развернулся к телескопу, вцепился в него и с тревогой посмотрел в окуляр. Его глазам открылись лишь клубящиеся воздушные дали. Он дрожащими пальцами наводил на резкость. Все равно ничего. А потом… Профессор ахнул. Оттуда, где он заметил воздушный корабль, по крайней мере думал, что заметил, в темном небе разлеталось несколько ярких шаров света. В изумлении профессор оставил телескоп и побежал к окну.

– Падающие звезды! – закричал он.

Одна за другой точки света взлетали и, оставляя за собой горящие полосы, пересекали ночное небо по направлению к Краю. Как заметил профессор, их было всего семь. Нет, восемь; две летели очень близко. Кроме этих двух точек, остальные разбегались каждая в своем направлении, с разной скоростью, по собственной траектории.

Профессор вздохнул. Особенности света вне сферы его научных интересов, но он был бы не прочь получить одну из падающих звезд, чтобы изучить ее со всех сторон и доказать раз и навсегда, что в основе любого света лежит темнота. Проблема заключалась в том, как определить, где они приземлятся.

Падающие звезды уже приземлились, некоторые довольно близко. Другие пролетели над Топями дальше, в Темные Леса. Одна же, светившаяся ярче остальных, улетела дальше, чем хватало взгляда.

– Любопытно, – прошептал профессор. Ветер завывал, и башня поскрипывала. – Очень любопытно.

Внизу, под потрепанным бурей воздушным городом, улицы Нижнего Города превратились в болото. Несчастные жители шлепали по хлюпающей и чавкающей грязище, отчаянно пытаясь спасти хоть что-то от всеразрушающего водоворота.

– О небо, что с нами будет? – раздался испуганный голос одной из городских гномих, когда яркая вспышка озарила небо. – Почему нас не предупредили, что будет такая ужасная буря?

Ветер свистел. Крыша громыхала. Над ней по небу с шипением пронеслась падающая звезда. Но гномиха слишком поздно посмотрела наверх и не успела хорошенько ее разглядеть. Она отбросила волосы, упавшие на глаза, и уставилась на воздушный город сквозь стену проливного дождя. Лицо ее исказилось от гнева.

– Почему эти ученые нас не предупредили? – спрашивала она.

– Ученые? Не смеши меня, Глим! – сердито прокричал ее муж, пытаясь приладить отставшие и хлопающие на ветру куски кровли на крыше. – Слизни они тявкающие, вот кто они такие! Медленные, вонючие, склизкие…

Бабах!

– Тог? – в тревоге окликнула его Глим. – Ты в порядке?

Ответа не последовало. С колотящимся от тяжелого предчувствия сердцем Глим подобрала юбку и, кряхтя, полезла вверх по лестнице. На крыше никого не было. В покоробленной жести зияла рваная дыра.

– Тог! – снова позвала она.

– Да я здесь, внизу, – донесся до нее приглушенный голос.

Крепко цепляясь дрожащими пальцами, Глим подползла по крыше к дыре и заглянула вниз. То, что представилось ее взору, было абсолютно бессмысленно. Посреди комнаты на полу валялся огромный кусок дерева. А под ним был Тог.

– Помоги мне, – прошептал он. – Я не могу двинуться. Не могу д… д-ышать.

– Держись! – крикнула ему Глим. – Я сейчас спущусь.

Она сползла вниз по шаткой крыше и нащупала ногами верхнюю ступеньку лестницы. Ветер отрывал ее пальцы от ступеней, дождь хлестал по лицу. Медленно, осторожно Глим спустилась и вбежала в дом.