Как без них поля осиротели!

Жнём, а думы вслед за ними — в бой...

Сколько свадеб мы сыграть хотели,

Праздник затевали, пир горой...

Сиротеет и гармошка Ванина:

Автомат в руках у паренька.

Может быть, сегодня песня ранена

Где-то вместе с Ваней у леска?

А бои всё ближе к нам, всё ближе.

Зачастили по ночам дожди.

Небо в тучах опустилось ниже.

Отступаем. Что же впереди?

«Лиза, что же дальше? — говорили

Матери, с тоской глядя в глаза.—

Через Днепр фашистов пропустили

И через смоленские леса.

Неужели через Волгу тоже?

Через Волгу — значит, и к Москве?!» —

«Быть того, товарищи, не может,

Чтобы через Волгу и к Москве!..»

Лиза слушает, пускай расскажут

Запросто всю боль свою они,

Всё, что их тревожит в эти дни,—

Тяжело им, пусть поплачут даже.

Где придётся: в поле у дороги,

На завалинке или в избе —

Лиза унимала их тревоги,

Всю, казалось, боль брала себе.

Лизу вызвал секретарь райкома.

«Как с людьми? Подумай. Срок настал.

Вот твой список. Что ж, народ знакомый,

В памяти я всех их перебрал.

Купорова Маня — очень кстати.

Хутор их в глуши стоит, в лесу.

Ну, а что ты думаешь о Кате?» —

«Катя — с нами, в список занесу!»

А бои всё ближе, ближе, ближе.

Вот уже начало октября.

Под дождём осенним мокнут крыши,

Поздняя в окне встаёт заря.

Беженцы проходят через Пено.

Где их дом? Далеко ль держат путь?

Маленьких несут попеременно —

Надо добираться как-нибудь.

Дождь их мочит и знобит им кости,—

Только ребятишек бы спасти.

Люд бездомный! Заходи к нам в гости,

Поночуй, погрейся, погости.

Отдохни, помойся в жаркой баньке,

Тёплой кашей деток накорми,

Отоспись с дороги на лежанке,

Ты, поди, намаялся с детьми.

Лиза привечает: «Сядь, покушай!» —

Маленького на руки берёт,

Баю-баю, сказочку послушай,

Баю-баю, песенку поёт.

Гули-гули, тапочки обули,

Экой, право, мальчик-голубок...

Вот ребятки сыты и уснули,

Положив под щёчку кулачок.

Спи, сынок! Забудь свою обиду.

Вырастешь повадкою в отца.

Богатырь, наверно, будешь с виду...

Беженцы идут. Им нет конца.

6

У нас был дом. Теперь не стало дома.

У нас был сад — фашисты сад сожгли.

Теперь ни школы в Пено, ни райкома...

А как мы нашу школу берегли!

Как широко бежала к ней дорога,

Приветливо распахивалась дверь,

Встречая добрым словом у порога:

«Добро пожаловать!» А что теперь?

О, сколько тяжких ран, какие муки,

Отчизна-мать, в те дни ты приняла!

Но ты в беде не опустила руки,

Ты к мужеству и к мести нас звала.

И встал народ в своём великом гневе.

Притихнув, ощетинились леса,

Дохнул смертельной стужей хмурый север,

С востока, с юга двинулась гроза.

И не осталось ни одной дороги,

Где б не кричало горе: «Смерть врагу!»

Ни тёплого ночлега без тревоги.

Трава, седея, никла на лугу.

И листья шелестели: «Смерть врагу!»

Взывал о мести камень придорожный,

Стонал от боли камень бел-горюч:

«Громи врага везде, где только можно,

С тобой народ — велик он и могуч!»

Народный мститель Чайкина... Как грозно

Три этих слова для врага звучат!

Ноябрь, пороша, мглисто и морозно,

И полыхают зарева в ночах.

Теперь ни школы в Пено, ни райкома,

Все сожжено, поругано кругом.

Как ненависть в душе твоей огромна!

И лес теперь тебе — родимый дом.

В лесу раскинут лагерь. Чуть мерцает

В углу землянки тусклый огонёк,

И Катя, наклонясь над ним, читает

Письмо из дому... «Как теперь далёк

Тот вечер, Лиза!.. Помнишь, как, бывало,

Над книгою мечтали мы вдвоём?» —

«Да что ты, Катя, вдруг затосковала?

Всё сбудется. Мы всё ещё вернём».

И ты дровец подбросила в печурку —

В землянке стало сразу веселей,—

Сняла платок и стёганую куртку,

Повесила на гвоздик у дверей.

«Вот кончится война, а это будет,

И мы тогда из тысячи орудий

Дадим салют, и песни, словно птицы,

На крыльях полетят под облака,

И мы счастливые увидим лица,

Знамёна славы каждого полка».

И все, кто был в землянке, все воочью

Увидели вдали сиянье дня.

«В разведку я иду сегодня ночью,

Ты, Катя, не тревожься за меня...»

Ненастье. Ночь. И ты идёшь в разведку.

Тревожно ловит ухо каждый звук.

Взлетела птица, ветер тронул ветку.

А вдруг недобрый след какой, а вдруг?

Прислушалась. Нащупала рукой

Наган в кармане. Пальцы крепко сжаты.

На поясе подвешены гранаты.

Раздался выстрел где-то далеко.

За ним второй и третий. Может статься,

Свои стреляют, выйдя на большак?

«Мне ночью надо к станции пробраться,

Пока не рассвело, покуда мрак».

Шумят верхушки сосен, тёмных елей...

Как изменилась ты за этот срок,

За эти многотрудные недели,

За эти версты пройденных дорог!

Но не усталость, нет, я вижу в этой,

Как у бойца, суровой складке губ,

В твоей морщинке первой, чуть заметной,

В решимости за всё воздать врагу.

Сильна ты силой Партии, народа.

Всей силою земли своей родной.

И снова ночь. И снова день похода.

На всех фронтах идёт смертельный бой.

Недолго ждать и праздника осталось.

Ты вспомнила, как в прошлые года

Кругом в кумач всё ярко одевалось

И загоралась красная звезда.

И ты друзей припоминаешь лица.

«Разведчики мои, где вы теперь?

С победой вам желаю возвратиться,

Со славой возвратиться, без потерь!»

Но без потерь нельзя. В войне жестокой

Грозит опасность каждому из нас...

Филиппов Ваня здесь неподалёку

Захвачен был, но донесенье спас.

Горюет мать в Селукском сельсовете:

«Сыночек мой, голубчик мой родной!

Штыками растерзали на рассвете...

Как вороны кружились над тобой!»

Неподалёку от райкома жил

Володя Павлов, рослый, сероглазый,

Он в тыл врага разведчиком ходил,

Его настигли. Он замучен был.

Правдивый, смелый... Ты на месте сразу

Остановилась — может, на минуту.

Дорога близко. Слышен стук колёс.

И сердце вдруг забилось почему-то,

И ветер до тебя слова донёс:

«Каратели, как волки, всюду рыщут...

У них взорвали наши семь машин...

Разведчиков убили... Чайку ищут...»

И снова только шёпоты вершин.

7

Дверь в землянку тихо отворилась.

Купорова Маня на пороге,

Развязав платок, остановилась:

Ей пришлось вернуться с полдороги.

Заблудилась, потеряв тропинку.

Будто виноватая, стоит,

Теребит в руках свою косынку

И, волнуясь, Лизе говорит:

«Привела меня в село дорога,

Вижу — бабы вышли за водой.

У колодца их собралось много,

Говорят о чём-то меж собой.

Слышу я, как нищенка одна

Про Москву им всякий вздор болтает,

Что Москва фашистам отдана,

И для виду слезы вытирает.

«Врёт она! Не верьте! — Как в дурмане,

С нищенки платок я сорвала: —

Это ты, Аришка?! Не обманешь!

Убирайся прочь, пока цела!..»

Бабы зашумели у колодца...» —

«Но ведь это, Маня, не конец,—

Сколько их, таких, ещё найдётся.

А тебе спасибо. Молодец!