- Не надо, племяш - отказался Иван Петрович. - И, ты меня не жди, езжай домой - нечего еде лежать так вот, пока Семен Арсентьевич все сделает, да и покалякаем мы с ним малость, по старому знакомству.
- Как скажете, Иван Петрович - согласился родич.
- Вот и ладненько - завершил обсуждение трактирщик.
Вернувшись на рынок, Иван Петрович неспешно направился к ларьку металлических дел мастера Семена Арсентьевича, работавшего здесь три дюжины лет, при всех властях и всяких порядках. Арсентьич, как его почтительно звали местные, пользовался среди местного люда большим уважением за знание своего дела, рассудительность, житейскую сметку, с ним здоровались и царские городовые, и советские милиционеры, присматривавшие за порядком на рынке. Стражам порядка и в голову не приходило, что мастер на все руки, умеющий отремонтировать любую вещь, сделанную из металла, образцово заточить любой инструмент, и есть тот самый Седой, с которым так хотели познакомиться что чины сыскной полиции, что агенты угрозыска. Но, их желание уже без малого сорок лет не исполнялось - и, Седой, и его люди делали все, чтобы такое положение дел сохранялось и впредь.
- Доброго денечка, Семен Арсентьевич! - поздоровался трактирщик.
- И вам доброго, Иван Петрович! - ответил мастер. - Что-то давно вы ко мне не захаживали, совсем позабыли.
- Да вот повода не было, Семен Арсентьевич - не хотел вас беспокоить попусту - повинился Иван Петрович. - Сейчас вот запасной ключ потерялся, хочу сделать новый.
- Сделать - сделаю - сказал мастер - но, вы бы ко мне заходили просто так, чайку попить, побеседовать. Да что вы на улице стоите, заходите, присаживайтесь - тут работы на полчаса, а ведь верно подмечено, что в ногах правды нет.
- Благодарствую - ответил трактирщик, заходя в ларек и садясь на стул для посетителей.
Пока Семен Арсентьевич вытачивал новый ключ на небольшом станочке с ножным приводом, Иван Петрович изложил ему сделанное предложение, добавив к этому свои соображения о сути дела и Тихменеве.
Седой, внимательно выслушав доверенного помощника, обдумывал сказанное. Предположение, что речь идет о ловушке, рассчитанной на то, чтобы взять его с поличным, отпадало сразу - угрозыск не станет заманивать его в Кремль, да и вообще, добры молодцы с Петровки работают попроще, они бы сочинили куда как будничную ловушку. Гэпеушники тоже отпадали - охотиться за ним у них нужды не было, а возникни у них надобность в медвежатнике, довольно взять кого-нибудь из тюрьмы.
Возможность же того, что сказанное соответствует действительности, была весьма высока - старый медвежатник хорошо помнил и историю с обносом патриаршей ризницы в 1918 году, кстати, так и осталось неизвестным, чья это работа, да и с многочисленных экспроприаций большевиков хабар должен был скопиться царский. Так что история с кладом Свердлова, кстати, сына ювелира, так что он обязан был разбираться в рыжевье и камешках, была очень похожа на правду.
Понятно, что посланник кое-что недоговорил - докопаться до этой истории, да еще обеспечить пропуска в Кремль под видом монтерских работ обычные деловые вряд ли смогли бы, нынче на дворе был не 1918 год, когда Кремль был натуральной улицей, где шастал всяк, кому угодно, тут нужна была птица совсем другого полета. Желание этого чина наложить лапу на захоронку Свердлова Седому было понятно - да и долю за труды он предлагал правдоподобную; коли хотел бы обмануть, обещал бы не пятую часть, а треть, или вовсе половину.
Само собой, вставал вопрос, надо ли это дело Седому?
Старый медвежатник давненько уже задумывался о том, чтобы завязать - и возраст у него был не юношеский, до шестидесяти оставалось всего ничего, и здоровьишко было потрепано неспокойной жизнью. Не менее важным аргументом в пользу окончания карьеры было и резкое сужение, по-комиссарски говоря, фронта работ.
Седой частенько с печалью вспоминал царские времена - он ведь начинал еще в царствование государя Александра III, учеником легендарного Гвоздя. Это его учитель придумал такую хитрую систему, после того, как разок сходил по Владимирке в Сибирь. Вернувшись оттуда, Гвоздь, прозванный так за умение открыть сапожным гвоздиком почти любой дверной замок, резко сменил порядок своей работы - теперь ни о каком участии в налетах с мокрухой и речи быть не могло, все было совсем по-другому.
Обычной практикой его группы стали тщательно подготовленные ночные посещения купеческих контор или квартир богатых людей, желательно, в отсутствие хозяев, в ходе которых охранники, горничные, кухарки получали на рожу тряпки с хлороформом, что обеспечивало им долгий и крепкий сон. Пока же они находились, как выражаются доктора, под наркозом, Гвоздь с учеником вскрывали сейфы. Иногда Гвоздь соглашался поработать с пользующимися его доверием 'иванами', при ограблении банков - но, всегда обязательными условиями были отсутствие 'мокрого' и неизвестность его персоны для рядовых бандитов.
Еще одной хитростью старого медвежатника была запущенная для ментов (вопреки распространенному мнению, так уголовники называли еще царских полицейских - а пришло это сленговое выражение из Австро-Венгрии, где одним из предметов форменной одежды полицейских был короткий плащ, ментик - В.Т.) мульку, что, дескать, неуловимым медвежатником является неизвестный никому Седой. Совсем еще молодой тогда ученик, в темных волосах которого не было ни малейшей седины, искренне удивился - ведь всем известно, что кличку дают за какое-то видимое отличие, привычку или умение. Гвоздь растолковал ему, что и фараоны это знают - стало быть, им надо шерстить тех, кто в возрасте, а на него и не подумают.
С годами Седой убедился в мудрости учителя - устроившийся в тихой Коломне Гвоздь поначалу был под изрядным подозрением, потом, по мере того, как проходили годы, околоточные посматривали в его сторону все с меньшим подозрением, поскольку он тихо-мирно лудил чайники и кастрюли, ремонтировал патефоны и замки; и, при этом никакого беспокойства от него не было, со старыми дружками, он почитай, не виделся, а, после того, как после нескольких лет начального ученичества от него перебрался в Первопрестольную Седой - а новых учеников он брать не стал, перестали подозревать и в козлятничестве (на криминальном арго конца XIX - первой трети XX веков - 'козлятник', это опытный преступник, обучающий молодое поколение - В.Т.). Та же история была и с самим Седым - поначалу к молодому металлических дел кустарю приглядывались, все же ремеслу он учился у бывшего медвежатника, потом, убедившись в его тихом образе жизни, оставили в покое. Со временем подзабылось и ученичество у Гвоздя - вот и стал Арсентьич образчиком благонадежного обывателя, отрадой полицейского сердца, не в пример иным пьянчугам да буянам, не говоря уж о хитровских обитателях.
А они тем временем работали - да с хорошим наваром. Умел Гвоздь поставить дело так, чтобы не попасться ни на деле, ни, самое главное, на сбыте добычи. Взяли хабар в ассигнациях - упаси Никола-Угодник, никто сразу делить да тратить добытое не станет; потихоньку поменяет Гвоздь банкноты на серебряную мелочь через знакомого кассира сберегательной кассы, каковую постепенно, по мере обмена подельникам и выдаст честно. Сам же любил большую часть своей доли держать в золотых империалах да припрятывать надежно, чтобы при любом обыске нашлись невеликие сбережения честного кустаря в серебряных рублевиках да полтинах - и Седого к тому же приучил. Вот и выходило, что гулять с успешного дела люди Гвоздя гуляли, только на скромную мелочь, без великого размаха, никому глаза не мозоля. В самом деле, что такого, что гульнет иной раз обыватель на три рубля или на пятерку? Видать, прибыльная работенка привалила - только и всего. Сыскные, тем временем, присматривались к тем, кто гуляет широко, на многие сотни рубчиков - искали тех, кто в купеческой конторе подломил несгораемый ящик с двадцатью тысячами, понятно, они и гулять должны соответственно.
Еще хитрее Гвоздь поступал, если в богатых квартирах удавалось взять драгоценности, иные из которых стоили подороже содержимого иного купеческого сейфа. Конечно, полную стоимость получить было никак невозможно - хорошо, если удавалось выручить пятую часть цены. Часть денег старый медвежатник выплачивал своим подельникам сразу, из своего кармана - а украшения укладывал 'отлежаться' в тайники, когда на полгода, а, иной раз, и на цельный год. Полиция рыла землю со всем рвением, тряся ювелиров не только Москвы, но и Питера, и крупных губернских городов - это было и неудивительно, драгоценные цацки принадлежали женам и дочкам больших чинов и богатых купцов. Гвоздь терпеливо ждал, пока уляжется кипиш - а, потом, давал весточку своим знакомцам из числа варшавских воров (это аналог воров в законе в Царстве Польском Российской Империи - В.Т.). Приезжал от них неприметный человечек, сведущий в ювелирном ремесле (это преступное сообщество промышляло не только обычными видами криминальной деятельности, но и, в отличие от преступного мира центральной России, серьезной контрабандой; причем, в его составе было немало евреев, имевших хорошие связи среди торговцев драгоценными камнями и ювелирными изделями - В.Т.). Приезжал - и, оценив добычу, рассчитывался. Уж неизвестно, что дальше они делали с этими цацками - то ли распиливали украшения, продавая камешки отдельно, золотишко переплавляя; то ли продавали это добро вовсе в дальние края - но, никакого беспокойства ни разу не случилось, никто не погорел на этом рыжевье с камешками.
