После смерти Гвоздя, тихо помершего в 1915 году, бразды правления принял Седой - и продолжил дело в точном соответствии с порядком, заведенным покойным учителем. Поэтому за все эти годы и не спалился никто - а погибли только двое подельников, взятые в заложники чекистами в 1918 году, и расстрелянные тогда же. Ну, от этого уберечься было никак невозможно.

Дела шли - но, даже с началом нэпа 'жирных гусей', с которых можно было поживиться, стало не в пример меньше. Перевелись частные банки, а, появившиеся нэпманы и иностранные концессионеры, во-первых, как правило, изрядно уступали в богатстве типичным состоятельным людям царской России, во-вторых, по-настоящему богатых среди них было немного; в-третьих, за ними зачастую внимательно присматривали ГПУ и милиция, понятно, по своим соображениям - но Седому с подельниками от этого было не легче. Резко сузились и возможности сбыта - пойди, нынче сплавь за хорошие деньги взятые у коллекционера-концессионера украшения или картины, если Варшава стала заграницей, куда запросто не съездишь! Сбыт в Москве был чреват палевом - да и не давали нынче нормальной цены.

Глядя на все это, подельники Седого иной раз осмеливались как бы невзначай заикнуться главарю, насчет завязки. Старый медвежатник пока что не говорил ни 'да', ни 'нет' - но мыслишки такие у него были. В самом деле, самый молодой из его банды работал с ним двадцать лет с гаком - и, за это время успел скопить столько, что и детям хватит, если не тратить денежки дуром. Сам же Седой скопил золотишка с серебришком не только на четверых дочек, но и на всех возможных внуков. И вправду, как ни повернется жизнь, а на золото даже в голодающей Москве, при лютующих чекистах, понимающий человек мог прикупить и паюсной икорки, и копченой осетринки, и буженинки - так что за потомство можно было не беспокоиться.

Неплохо было и с чадами и домочадцами - конечно, они не ведали о настоящем 'втором дне' глав семейств, но, знали о том, что есть у них кое-какие подработки, из числа не самых чистых. Тут снова надо было поблагодарить покойного Гвоздя, накрепко вколотившего своим людям понимание той истины, что 'Бабий язык - что помело'. Поэтому вторым половинам, под великим секретом было сказано, что толкаем время от времени кое-какой левый товарец - отсюда и случаются дополнительные денежки в семейство. О настоящих захоронках Седой собирался рассказать только когда будет помирать - иначе, как бог свят, растреплют лучшим подружкам.

Насчет чистых документов тоже было все в порядке - все члены банды жили благонамеренными обывателями, бывшими вне подозрений у властей.

Мешал завязать гонор классного медвежатника, мастера из мастеров своего дела - хотелось закончить карьеру чем-то таким, что можно будет вспоминать с приятностью всю оставшуюся жизнь. Предложенное же сегодня дело отвечало всем условиям - и навар с него обещал быть преизрядным, и вспомнить будет что - мало кто мог похвастаться хабаром, взятым в Кремле. Да и чутье, развитое многолетним промыслом, прямо-таки в голос говорило: 'Фарт будет!'.

Седой решился.

- Значится, так - неспешно начал он. - На пятую часть от всего содержимого я согласен, при том условии, что моя доля от этой пятой части составит две трети. Остальное - посланнику с гальванером. Тебе - пятая часть от моей доли. Ежели посланник будет чего-то предлагать от себя - не бери, а, так и скажи, что мне Седой отстегнет.

- Понимаешь, почему?

- Чтобы не было сомнений в нашей солидности - ответил Иван Петрович, соблюдая правила игры - на самом деле, он прекрасно помнил заведенное еще Гвоздем правило 'Если кто кормится из двух тарелок - веры ему нет'.

- Верно - согласился Седой. - Кто знает, что как повернется - может, у нас с ними еще дела будут, такие наводки на дороге не валяются, особенно по нынешним временам. Ладно, ступай. Когда все обговоришь - зайдешь ко мне запросто, с бутылочкой.

- Всего доброго - попрощался Иван Петрович.

- И тебе того же - ответил Семен Арсентьевич.

Кофе с коньяком в Фонтенбло.

Теплым апрельским вечером, в кабинете особняка, находившего в аристократическом пригороде Парижа, неспешно наслаждались кофе маргассан двое старых знакомых. Они никогда не были друзьями, слишком уж разными людьми были эти двое по складу характера - но эти двое были единомышленниками и верными союзниками.

- Как Вы оцениваете текущую ситуацию, господин полковник? - поинтересовался гость.

- Как весьма неоднозначную - с прямотой строевого офицера ответил граф Франсуа де ля Рок.

- Наше правительство, следуя в фарватере британской политики, выражает готовность принять участие в 'крестовом походе' против Советов - но, при этом, оно не утруждает себя принятием необходимых мер предосторожности. Это при том, что 'красный пояс' Парижа никуда не делся, а левые и крайне левые опасно сильны.

- Опыт недавнего прошлого учит, что затяжная война чревата большевизмом - можно вспомнить и волнения в наших войсках, случившиеся в 1917 году, и бунт на линкорах, произошедший в 1919 году.

Гость прикрыл глаза, молчаливо выражая согласие - действительно, во время небезызвестной 'Бойни Нивеля' был момент, когда дисциплинированные французские войска были на грани выхода из подчинения; хорошо помнилось ему и восстание на линкорах черноморской эскадры, происходившее под коммунистическими лозунгами. Собственно, союзников очень выручило прибытие во Францию американских экспедиционных войск, в противном случае, еще неизвестно, где бы раньше разразилась революция, в Германии, или же у ее противников на Западе. Он это знал точно, ведь он был офицером связи французской армии при генерале Першинге.

- Таким образом, можно констатировать тот факт, что в случае вступления Франции в войну с красными, вероятность коммунистического мятежа станет достаточно высокой - а полагаться в этом случае можно будет на полицию и жандармерию, лояльность армейцев окажется сомнительной - констатировал полковник де ля Рок.

- Позвольте присоединиться к высказанной Вами точке зрения, господин полковник - вежливо согласился гость, прекрасно понимавший то, что граф де ля Рок, влиятельный сотрудник штаба маршала Петэна, высказывает не только свое мнение, но, общее мнение сторонников Филиппа Петэна.

- Я очень высоко ценю Ваше согласие, месье капитан - но, возможно, стоит принять некоторые меры предосторожности на случай выступления красных? - спросил хозяин.

Мысленно граф де Маранш поморщился. Нет, Шарль де Маранш признавал Франсуа де ля Рока, выходца из столь же древнего и не менее знатного рода, как и его собственный, равным, это не подлежало сомнению; также он не оспаривал и правоту высказываний полковника - раздражала его прямолинейность единомышленника. Это было вполне объяснимо - если потомственные офицеры де ля Роки веками были строевиками и штабистами, то, де Маранши, как правило, имея офицерские звания, были людьми 'за сценой', влиятельными персонами, предпочитавшими оставаться в тени.

- Думаю, что стоит, господин полковник - согласился гость. - В связи с этим, мне бы хотелось узнать Ваше мнение о возможности использования русского опыта - летом 1917 года командование наших бывших союзников сформировало батальоны из солдат и унтер-офицеров, удостоенных солдатских Георгиевских крестов и медалей, так называемые батальоны Георгиевских кавалеров. Эти части не сыграли сколько-нибудь заметной роли в событиях - но, возможно, дело в том, что их сформировали слишком поздно, когда разложение старой русской армии уже зашло слишком далеко?

Де ля Рок напрягся, постаравшись этого не показать - по сути дела, де Маранш прозрачно намекнул на то, что стоящие за ним силы рассматривают возможность создание параллельной военизированной структуры для борьбы с большевизмом. Полковник ничего не имел против этого - наоборот, он считал такую борьбу необходимой - но, согласие этих людей резко меняло ситуацию.

Дело было в том, что род де Мараншей, среди прочего, имел и пьемонтские корни - или, выражаясь не столь туманно, был тесно связан с Ватиканом. Людей осведомленных, в свое время, навел на размышления брак графа Шарля, избравшего в спутницы жизни мадемуазель Маргариту ле Эстрель, происходившую из старинного гугенотского рода, после отмены Нантского эдикта перебравшегося в Америку, и, достигшего немалых успехов на многотрудном поприще финансов. С учетом раскола, существовавшего в элитах прекрасной Франции со времен проклятой революции, такой династический брак между представителем военной аристократии, ориентировавшейся на Ватикан, и, представительницей рода банкиров-гугенотов, имевших не только серьезное влияние на Уолл-стрит, но и тесно связанных со 'швейцарской' группировкой регентов Французского банка (имеются в виду династии Малле и Оттанге, вместе с их союзниками, входившие в число самых влиятельных банкирских домов Франции с середины XVIII века, в описываемый период уже более 100 лет бывшие наследственными регентами Банк де Франс (в то время являвшимся не государственным ЦБ, а, предтечей ФРС) - но, не забывавшими о своих швейцарских корнях. - В.Т.) наводил на нешуточные размышления.