По опыту Эйс, в таких странных ситуациях действие обычно полезнее слов. Но её мучила ужасная мысль. Последнее, что она помнила — сжавшиеся лёгкие, ужасные попытки вдохнуть, когда вдыхать было нечего. Она посмотрела вокруг.

— Не… Это Кроумер[8].

На входе на пирс вспыхивал красный фонарь, и она решила идти туда. В небе парили чёрные чёрточки пронзительно кричавших чаек. Дальше, за набережной, был город, но все магазины были закрыты, в пассажах было безлюдно. Наверное, не сезон.

Она поднялась на набережную и направилась к пирсу. Красный фонарь горел на вершине небольшой карусели, возле которой стояла поразительно красивая женщина, одетая в длинный серый балахон с капюшоном.

— О, здравствуйте! — приветливо сказала она, блеснув красивыми голубыми глазами. — Я не ожидала, что сейчас кто-то прибудет.

Она спрыгнула с аттракциона и зашла в будку-кассу, стоявшую у входа на пирс. Взяв в руки красивый блокнот и ручку, она улыбнулась Эйс:

— Итак, прежде всего, у вас есть какие-нибудь вопросы?

— Да, — Эйс прикусила верхнюю губу и решила начать с самого простого. — Скажите, я случайно не съела что-то… нет?

— Нет, нет, — засмеялась женщина. — На этот счёт ваша репутация осталась незапятнанной до самого конца. О боже, я проговорилась!

У Эйс расширились глаза. Она сжала кулаки. Она хотела стучать ими по будке, орать во всё горло, но это будет выглядеть совсем не круто. Через секунду она взяла себя в руки.

— То есть, я умерла?

— Да. Сожалею. Я должна плавно подводить людей к этой мысли. Боюсь, у меня это не очень хорошо получается.

Эйс огляделась. Ветер, обдувавший её кожу, казался настоящим, капельки дождя были мокрые и холодные. Всё, кроме этой женщины, было обычного серого цвета. Это место напомнило ей о том, как она ездила автостопом в Морекамб, чтобы попасть на концерт трэш-металл группы.

Умерла.

— Как это произошло?

Женщина сверилась с книгой:

— «Недостаток кислорода, вызванный нахождением на Луне с уверенностью в том, что это Норфолк». Думаю, это уникальный случай.

— И что мне делать дальше?

— Ну, я внесла ваше имя в списки. Это значит, что вам нужно пройти к Вратам, где вас будут судить и… отправят дальше.

— А что это за место?

— Его называют лимбо… Мистики, которые заглядывают сюда на чай, а потом возвращаются. Всё это, — она обвела рукой своё окружение, — это своего рода иконка, символическое изображение. Я могу сменить её на что угодно, что символизирует тревогу и меланхолию, но мне нравится именно так.

— А я могу остаться здесь?

— А хотите ли вы этого?

Эйс осмотрелась: пляж, чайки, серые дома престарелых. Воздух тут пах тоской, как в лондонском метро в начале зимы. Привкус несбывшихся мечтаний и желаний. Ну, в этом же и есть смысл взросления, правда? Прекратить мечтать и начать что-то делать.

Она жила очень быстро, но умерла очень молодой. Ну, по крайней мере, на Луне теперь есть симпатичный труп. И много сожалений.

— Нет, — наконец, сказала она. — Не могу улыбнуться. Я только что поняла, что… Это ведь не шутка?

— Нет. Вы действительно умерли. Боюсь что этот… Доктор просчитался.

— Чего?! — дёрнулась Эйс.

— Видимо, он рассчитывал на то, что вы переживёте эти несколько секунд декомпрессии, — женщина указала на установленный в её будке маленький чёрно-белый телевизор. — Мне так нравится эта передача.

— Профессор меня укокошил, — прошептала Эйс, а затем закричала: — Он всё-таки доигрался!

— Не сердитесь, — предупредила женщина. — Это может плохо сказаться на том, что с вами будет дальше. Вы готовы к божественному суду?

— Да, — мрачно улыбнулась Эйс, надевая на плечи рюкзак. — А он ко мне готов?

Доктор смотрел на сканер, пытаясь проанализировать ложь Челдон Боннифейс.

— Для этого нужно столько энергии… — бормотал он. — Такая глубина иллюзии… Даже гравитация. Как это делается?

Он вынул из кармана часы и мельком посмотрел на них, словно боялся, что кто-то подсмотрит. Так же быстро он их спрятал.

Хеммингс ходил по таверне, пиная ногами стулья. Он удивлялся, что эта непрекращающаяся рождественская атмосфера, вечное ожидание, так его раздражает. Быть может, это потому, что в его доме Рождество было таким приятным временем. Его отец готовил большущий завтрак, они обменивались у камина подарками.

На луне время не было так связано с церковью, здесь не было ни праздников, ни служб, только медленный распад камней под действием радиации. Рано или поздно, разумеется, наступит рассвет, но немного снега и несколько украшений, выбранных со злым умыслом, ещё не сделают утро рождественским.

Да и почему ему вообще хотелось, что бы Рождество было настоящим? Разве его не беспокоила судьба?

Что ж, какая-то далёкая, невозмутимая часть его сознания ответила, что судьба — это для детей. Хватит ему игрушек и в виде местных жителей. Но что произошло, когда пришёл Санта-Клаус?

Он прицелился в латунную деталь упряжи, украшавшую бар, дунул на неё, и она рассыпалась лунной пылью.

Мистер и миссис Хатчингс подпевали гимну, сидя на скамье в церкви святого Кристофера, двигая губами в такт словам, которых не могли вспомнить.

«Но в тёмных улицах сиял неугасимый свет. Надежды, страхи прежних лет сегодня собрались».

Эмили слышала немного напряжённые голоса сидевших вокруг неё прихожан, сидевшего рядом мужа, но помимо них пел ещё кто-то, высоким и красивым голосом. Голос был мужской, но в нём была способность и к женскому диапазону. Эмили вспомнила, что уже слышала что-то похожее, когда была подростком и болела. Она сказала маме, что куча одежды на стуле была на самом деле носорогом. Мама, конечно, посмеялась с этого, а воспалённый мозг Эмили обиделся. Ведь одежда только что бросилась с разгона рогом на каминную полку. Она дрожала, боясь, что умрёт, и слышала что-то неясное, что она рационализировала как звук включённого на первом этаже телевизора, но что казалось чем-то переданным с расстояния в несколько световых лет.

— Страх, — бормотал этот голос, — всех нас делает спутниками.

И в этой церкви было что-то похожее на тот голос, напоминавшее о тех годах учёбы и слёз. Эмили очень надеялась, что это не Бог. У неё было нехорошее предчувствие, что если она его когда-нибудь встретит, то попросит уйти, потому что если честно, она в него не верила, и она не хотела быть той, кто беседует с божествами.

— Это с вашей стороны лицемерие, — сказал голос в паузе между куплетами.

— Подержите минуточку, — пробормотал невысокий шотландец, вручая ей ребёнка.

И тут Эмили сделала то, на что, как ей раньше казалась, она была неспособна. Нечто очень старомодное.

Она упала в обморок.

Устав ждать, Чед Бойл пинал в церкви лунные камни.

— Уже недолго осталось, — сказал в его голове голос Ангела. — Я отправила её в системы, в которые наше присутствие не может проникнуть. Он, сам того не осознавая, ослабил защиту, потому что она ему так хорошо знакома. План уже идёт полным ходом.

— Я не понимаю, что ты говоришь, — пожаловался Чед. — Я хочу есть, я хочу делать с Дотти ужасные вещи.

— Какие ещё ужасные вещи? — спросил женский голос.

— Набить её рот червяками или повыдёргивать ей ногти из пальцев ног. По-настоящему ужасные вещи.

И тогда Ангел показала Чеду картины по-настоящему ужасных вещей. Она показала ему войну, траур, пытки, геноцид и жестокость. Она показала ему, что это было распространено повсюду, и повсюду на это закрывали глаза, когда речь шла о возможной выгоде. Она показала ему, какой была вселенная в её глазах.

Это был почти экзамен, чтобы увидеть, насколько хорошо её маленький партнёр годится для её великих замыслов. Или же это была отчаянная попытка найти собеседника. Увидев всё это, Чед начал плакать и бормотать слова кошмара.