— Может быть, мне этим заняться? — пробормотал Трэло. — Мне доводилось иметь дело со смертью.

— Нет, — Эмили угрюмо покачала головой. — Если Доктор хочет, чтобы мы каким-то образом воспользовались этой головой, мне почему-то кажется, что это должна сделать я.

Эйс испуганно смотрела на Хеммингса, который ходил вокруг стула, к которому её пристегнули, и подключал к её пальцам и ушам зажимы-крокодилы. Она была в подвале, в кирпичном застенке с тёмными пятнами высохшей крови на стенах. Повсюду стояли инструменты пытки, начиная с исторической железной девы и заканчивая ужасом электрических горячих утюгов. На стене висела картина в рамке. Мускулистый ариец с автоматом в руках гордо смотрел на закат.

— Одна из моих работ, — кивнул на картину Хеммингс. — Нравится?

— Нет, — пробормотала Эйс. Во рту у неё от страха пересохло.

— Обычно я поручаю это делать кому-то другому, — нацист улыбнулся. — Но здесь разница была бы только кажущейся.

— Зачем вы это делаете? — умоляла Эйс, и её голос готов был сорваться на плач. — Почему люди мучают других людей?

Хеммингс задумался.

— Потому что они должны, — ответил он. — Потому что им это нравится. В конце концов, потому что они могут.

Два Доктора сосредоточились, они прижались друг к другу лбами, взяли друг друга за руки. Они пели разное: седьмой Доктор импровизировал на тему своего стиха с хаотическим размером, третий Доктор пел что-то своё, добавляя контрапункт и тональную глубину.

— Что значит «арун»? — спросила Эмили.

Питер пожал плечами. Ритм снова раздавался со стороны стропил, и в этот раз она слышала слова чётче, чем до этого. Если проигнорировать ерунду, которая, похоже, лишь задавала ритм, в этот раз в словах были осмысленные инструкции. Эмили повернулась к преподобному Трэло.

— У меня такое чувство, что вам это не понравится, — пробормотала она.

Саул изучал голову.

— Мне кажется, — объявил он, — что в этом мёртвом мозге есть подсказка. Электрическая активность прекратилась не полностью. Крохотные воспоминания всё ещё целы. И, как видите, — Трэло аж дёрнулся, когда глаза на голове начали неуверенно моргать в такт тому, что ретранслировал Саул, — есть связь с тем местом, где сейчас Доктор.

Эмили вздохнула и села.

— Саул, мы можем поговорить с ней?

Трэло посмотрел на неё с ужасом:

— Нет! Этот мужчина мёртв, его душа в ином мире.

— Эрнест, — попытался утешить Саул. — Его душа ушла, но не так, как мы думали это должно происходить. Она всё ещё в пределах досягаемости человеком. Так что, в каком-то смысле, можно сказать, что он не совсем мёртв.

Трэло задумался. До этих пор это приключение даже способствовало укреплению духа. Очень редко внутренний конфликт добра и зла можно было видеть так очевидно. В тени Времяточца не было оттенков серого. Но это… Он отказывался думать об этом как о необходимости лишь потому, что это давало шанс вернуть Доктора.

— Пожалуйста, преподобный, — умоляла Эмили. — Для Эйс это тоже единственный шанс, и я не готова упустить его из-за… теологического утверждения!

Трэло посмотрел на неё так, словно она ему пощёчину отвесила.

— Хорошо, — он отвернулся и опёрся на кафедру с позолоченным орлом. — Делай как хочешь, Саул, — в его голосе было сильное беспокойство.

Саул вздохнул:

— Мы поговорим об этом позже. Эмили, это может быть неприятно…

— Ничего, нормально. Нет времени на брезгливость.

— Тогда приблизь свой лоб к голове в шлеме. Твоей и моей силы должно хватить.

Эмили не колеблясь послушалась, и Саул начал напевать знакомый ритм. Питер был горд. Это было как раз то, что ему нравилось в его жене: её практичность, её нежелание быть обузой.

Глаза головы начали вращаться и дёргаться.

Эйс хотелось кричать, умолять Хеммингса, когда он направился к большому красному рубильнику. Свою битву с детством она проиграла. Она была Дотти, до самой последней клеточки, жертва, которая несла на себе крест всей вины и зла этого мира и детской площадки.

С усталой решимостью Хеммингс потянулся к рубильнику. Это была довольно скучная обязанность. Тут нечего было получать, нельзя было выпытать никакую информацию. Он даже не знал, до какого момента ему продолжать пытку. Может, вообще не прекращать?

Его голову пронзила боль, и рука не попала на рубильник. Дрожавшей на металлическом стуле Эйс это казалось чистым издевательством.

— Давай уже! — кричала она. — Давай! Идиот! Убей меня! Давай, убивай! Посмотришь, боюсь ли я!

Но Хеммингса откинуло назад, его тело дёргалось. Ему казалось, что его разум вынимают из головы. Животный порыв позволил ему выпрямиться и, напрягая каждый нерв своего виртуального тела, он в последней вспышке гнева потянулся к рубильнику.

Он дёрнул за ручку.

Доктора сосредоточенно пели высокими голосами сложные мелодии. Казалось, что этот звук оборачивает пространство вокруг них, углы их камеры выворачивались наизнанку, закручивались в многомерные узлы.

Времяточец почувствовал, что происходит что-то мощное и странное, карта словно создавала себя заново. Топография складывалась, растягивалась, сворачивалась. Всё остальное сейчас было неопределённым. Вирус быстро отправил в ландшафт данных зонды для нейтрализации наиболее заметных возмущений, но на каждое исправление возникал десяток новых изменений.

Это, должно быть, дело рук Доктора. Что за ошибку допустил Хеммингс? Разговор Докторов друг с другом должен был лишь усилить их отчаяние. Времяточец втолкнул части своей спиральной формы в сам ландшафт данных, стремясь вернуть хранилища данных под свой прямой контроль, но там он увидел суть проблемы.

Сама природа носителя изменилась. В компьютерной терминологии, в которой Времяточец до сих пор рассуждал в непонятных ситуациях, машинный код, программа, ответственная за функционирование «биологического обеспечения», изменился. Червь больше не контролировала ситуацию полностью. Она могла вернуть себе контроль, приспособиться к новому миру, в котором оказалась, но на это понадобится время.

Повелитель времени выиграл себе немного времени.

Услышав крик тела Доктора, Трэло подошёл к алтарю, чтобы отвлечься от мыслей о голове. Глаза Доктора были открыты, и на мгновение преподобный подумал, что он каким-то образом вернулся в мир живых. Но это было не так. Тело было окоченевшее, мышцы сжали его в неестественную дугу. Трэло посмотрел в глаза Доктора, надеясь увидеть там какие-нибудь признаки жизни.

Зрачки повелителя времени сжались в точки. Радужные оболочки словно заискрились, а потом, к удивлению викария, изменили цвет. Глаза, которые до этого были красивого голубого оттенка, сейчас сияли насыщенно-зелёным. Зрачки распахнулись, веки дёрнулись и закрылись.

Какое-то мгновение Трэло был уверен, что Доктор ему подмигнул.

Хеммингса высасывало из ландшафта данных, как летучую мышь из ада. Он мельком успел увидеть хаос, царивший вокруг, увидел, что сады быстро расцветают, что его обожаемая архитектура перекашивается и заворачивается жидкими всплесками энергии, что его солдаты танцуют, поют, спотыкаются.

— Линфорд, Паунд! — крикнул он. — Не танцевать!

Но они проигнорировали его тень, пронёсшуюся через город и умчавшуюся в пустоту.

В пустоту, мимо взметнувшихся на перехват когтей Времяточца, в серое пространство, сквозь стену, над пляжем, обдуваемым сладкими ветрами ностальгии, наполнивших его ароматом роз и сожалениями.

Дальше, дальше, к той точке, где пространство бурлило, к бушующей сингулярности, где цвет, звук и движение лишались всего смысла и сводились к ужасающему безымянному сейчас. Концепции разрывались на части, имена погибали в реальности, и Хеммингс, это бессмысленное слово, упал на эту точку разрушения и…