Минут через десять, раздобыв хлеба, сала и еще кое-чего съестного, Кушнеров достал из шкафа бутылку и в ожидании друга принялся просматривать толстую стопку Тамариных фотографий на столе.
— Откуда их у тебя столько? — спросил он у появившегося в дверях Алексея.
Тот молча сгреб снимки в шуфлядку.
— Ладно, — нисколько не обиделся Артем и откупорил бутылку. — За что будем пить?
— Зато, чтобы все быстрее завершилось.
— Согласен.
Чокнувшись, они залпом выпили по одной, потом еще по одной, затем в комнату постучался Щедрин с бутылкой водки. Но вечер этим не закончился: через какое-то время в ход пошла еще одна бутылка из шкафа.
Душевная драма, которую в эти же дни переживал Пашка, была не менее трагичной, но на фоне громких событий, связанных с Радченко, внимания ей уделялось меньше. Ну подумаешь, Ленка ему изменила! Они всегда казались странной парой: рыжеволосый долговязый Щедрин, к которому никто не относился серьезно, и симпатяга Яблонская, с трогательно-томным взглядом из-под длинных ресниц. С самого первого дня Пашка знал, что внешне проигрывает Ленке по всем статьям, и все же добился ее внимания. Более того, стал ее первым мужчиной, влюбился и поверил в то, что это чувство взаимно. Он даже успел сделать ей предложение!
— Да как она могла?! — делился Щедрин с приятелями своим горем. — Ведь я, можно сказать, ее взрастил, воспитал! А она мне изменила с каким-то выскочкой из художественной самодеятельности! Да если бы я захотел, то запросто стал бы великим артистом, не зря же меня клоуном прозвали!
Заливая горе водкой, двое мужчин по очереди сетовали на прихоти судьбы, не замечая при этом, что чувства одного из них с точностью до наоборот повторяют переживания другого.
Третий из присутствующих понимающе кивал и поддакивал и тому и другому. Мужская солидарность в женском вопросе — вещь, надо сказать, непотопляемая! И чем больше становилось пустых бутылок, тем быстрее эта солидарность превращалась в мощное трансатлантическое судно.
Около двенадцати первым отключился Щедрин, за ним Кушнеров. Алексей обвел мутным взглядом две занятые кровати, встал, непонятно зачем подхватил Тамарину дорожную сумку и вышел из комнаты.
Дверь на шестом этаже открыли тут же, но, судя по явному разочарованию на заплаканном Ленкином лице, ждали там не Радченко.
— Чего ты снова приперся? — не собираясь пускать нежданного гостя дальше порога, спросила она раздраженно. — Нету твоей Тамары, и когда будет, не знаю! Все ее фотографии куда-то унес, что я ей скажу?.. Ты Пашку видел? — вдруг спросила она дрогнувшим голосом.
Не проронив ни слова, Алексей отстранил Ленку, пошатываясь, добрел до Тамариной кровати, взял в руки подушку, прижал к лицу, вдохнул полной грудью родной запах, упал в нее головой и мгновенно уснул. В ожидании, чем закончится эта киношная сцена, девушка с минуту молча похлопала глазами, но, сообразив, что кино прервалось, шагнула к кровати и принялась тормошить Радченко за плечи. Что она только ни делала, пытаясь его разбудить: пробовала перевернуть, стащить с кровати за ноги, но ни на одну из этих яростных попыток Леша не реагировал. В конце концов Ленка тяжело вздохнула, с трудом оторвала от пола его согнутые в коленях ноги, уложила на покрывало, сунула ему под голову подушку и приоткрыла створку окна: не хотелось задохнуться в парах алкоголя…
…Хочешь не хочешь, но надо было браться за диплом. После длительного домашнего заточения и воскресного бодуна в понедельник утром Радченко решил сходить в институт. Прямо у крыльца общежития его плотным кольцом окружили Тамарины приятели.
— Слушай, ты, Казанова, — даже не сделав попытки протянуть руку, прошлепал толстыми губами Хомяков. Алексей удивленно вскинул брови: он был хорошо знаком со всеми ребятами и такое обращение выглядело весьма странно. — Запомни: Томка нам не чужая. Мы-то думали, что у тебя с ней все по-честному, по-настоящему, а ты оказался редкостным гадом. Трогать тебя мы не станем, нам этого сама же Томка не простит. Но если ты снова начнешь пудрить ей мозги и подойдешь ближе, чем на десять метров… — Голос его зазвучал угрожающе.
Алексей непроизвольно сжал кулаки: да кто смеет разговаривать с ним таким тоном? Молокососы, возомнившие себя народными мстителями? Какое им дело до его отношений с Тамарой?
— Так, ребята: тихо, разошлись, — услышал он за спиной голос Щедрина и почувствовал, как тот крепко ухватил его за локоть и потянул за собой. — Мы спешим. В другой раз поговорите.
— Постой, — рывком выдернул локоть Алексей и, развернувшись к второкурсникам, не менее грозно выдавил из себя: — Запомните раз и навсегда: наши с Тамарой отношения никого, кроме нас двоих, не касаются! Я никому не позволю совать нос в…
— А ты подумал, каково ей было сегодня утром идти на занятия?
«Вернулась! — пронзило Алексея. — Слава Богу!»
— Где ты был в это время? Нежился в постели с очередной дурочкой? Так вот, могу тебя расстроить: Томка шла с гордо поднятой головой, потому что характер у нее — кремень… Я понимаю, по большому счету тебе на нас наплевать, только если… — Валерка на мгновение задумался, — если в тебе осталась хоть капля совести, не выставляй ее на посмешище. Объявил, что женишься, так и женись, а Томку не трогай! Все, пошли, — повернулся он к ребятам.
— А ведь они правы, — тяжело выдохнул за Лешиной спиной Щедрин. — Я лучше понимаю, что творится сейчас в ее душе. — И, не дожидаясь Радченко, зашагал к институту.
Полдня Алексей боролся с желанием разыскать Тамару в бесконечных, запутанных коридорах института, увести подальше от чужих глаз и пересудов, туда, где никто не помешает им поговорить. К концу третьей пары в аудиторию к дипломникам заглянул ректор. Лида, до этого сидевшая достаточно далеко от Алексея, быстро переместилась на свободное место рядом.
— Обними меня, — шепнула она ему на ухо.
— Не буду, — буркнул тот.
— Будешь. В пятницу на тебя пришел запрос с места, где мы проходили практику. В течение недели отец должен дать ответ. Да о таком распределении пол-института мечтает! Ты что, сам себе враг? — скороговоркой выпалила она.
Оглянувшись на потенциального тестя, Радченко придвинулся ближе к Лиде, но не обнял.
— Как здоровье? — спустя какое-то время услышал он за спиной и в ту же секунду боковым зрением заметил, как ректор протянул ему руку. На мгновение растерявшись, Алексей встал, машинально пожал руку, после чего Тишковский жестом усадил его обратно. В аудитории меж тем наступила гробовая тишина. — Как продвигается дело у жениха и невесты? — поинтересовался ректор у стоявшего по стойке «смирно» руководителя диплома.
— Неплохо, — шумно перевел тот дыхание, напрочь забыв, что еще минуту назад собирался жаловаться на нерадивого студента.
— Прочитал отзыв о практике, — обратился Иннокентий Вельяминович к паре за столом. — Польщен и горжусь успехами наших студентов! — произнес он чуть громче, прекрасно зная, что его и без того все внимательно слушают. — Теперь нахожусь в затруднительном положении, — снова перевел он взгляд на преподавателя. — Огромное желание оставить их здесь для научной работы, но в то же время отлично понимаю, что лучшей школы, чем такое распределение, для молодых специалистов и не придумаешь.
— Я хочу уехать, — негромко произнес Алексей.
В аудитории послышался ропот.
— Ну что ж, — вздохнул ректор и по-отечески похлопал его по плечу. — Мне будет тяжело вас отпускать, но выбор за вами… Когда-то давно я точно так же уехал по распределению на край света… Но с наукой не расставался и в аспирантуре учился заочно… Так что дерзайте! — пожелал он всем и добавил чуть тише: — Алексей, зайдите ко мне, надо посоветоваться.
Радченко залился краской — впервые за время учебы в институте ему стало неловко перед однокурсниками. Он никогда не шестерил, никогда ни перед кем не заискивал, не слыл ничьим любимчиком, более того, ничто (кроме успеха у женщин) не давалось ему без труда. А здесь… Чувствуя на себе пристальные взгляды — одни завистливые (везет же некоторым!), другие злорадствующие (за все в жизни надо платить!), третьи сочувствующие (жаль парня!), — не поднимая головы и от этого словно став меньше ростом, вслед за Тишковским он вышел из аудитории.
