Карл спрыгнул с колен Эдгара и подбежал к юноше, обхватив лапками штанину; Эдгар сцепил руки в замок, продолжая молча слушать. Рампо слабо улыбнулся еноту и, опустившись на колено, погладил зверька. Он заметил, что на этот раз не дрожали ни его руки, ни голос – он был внутренне наполнен мрачной решимостью, что возникает в моменты тяжелейшего стресса. Взяв животное на руки и поднявшись, он продолжил:

- Могло показаться странным, каким образом с тобой были связаны тот почивший на днях пьяница и мелкий вор, однако все просто. Пьяница сорвался на тебе и попытался избить ночью на одной из улиц – я прочел об этом в газете от последней недели мая этого года; колонка справа внизу, на третьей странице. Ты подождал, нашел его адрес и отослал копию своей рукописи. «Черный кот». Пугающая история, про алкоголика. Поэтому его дом сгорел, вместе с доказательством вашей связи, как и в самом рассказе, а пьяница, пребывая в ином мире, лишился глаза и попался в лапы обиженного героем произведения кота. Что же касается вора, то здесь все - сплошное недоразумение: молодой человек, решившись на отчаянный шаг, забрался в самый мрачный особняк города, чтобы поживиться драгоценностями графа. Он по ошибке и неопытности прихватил с собой не те бумаги – вместо ценных акций он взял твои рукописи. Однако же ты решил не оставлять преступника безнаказанным, и погрузил его в один из рассказов, что тот украл – в «Сердце-обличитель». Сочувствую ему.

Повисло молчание. Эдгар скупо хлопнул пару раз в ладоши:

- Браво.

- Это лежало на поверхности, я уже сказал, - Карл выпрыгнул из рук юноши, и Эдогава опустил их. – Это даже не загадка – детский пазл. Я ожидал от тебя большего.

По продолжал сидеть, будто зритель в театре, не чувствуя никакого дискомфорта или тревоги – спокойно, умиротворенно, со слабым интересом наблюдая за попавшим в его сети детективом.

- Я одного не понимаю, - Рампо подошел чуть ближе, безрезультатно пытаясь увидеть за отливающими темной лазурью прядями его глаза. – Почему ты позволил мне это узнать?

В его голосе проскользнуло то ли отчаяние, то ли мольба; так Джульетта могла рыдать над могилой Ромео, вопрошая: «Почему ты оставил меня?» и не слышать ответа; так Дон Кихот взывал к своей выдуманной Дульсинее Тобосской, предвкушая смертный бой; так собака воет над могилой почившего хозяина.

- Ведь было бы намного проще избавиться от меня. Отправить мое сознание в любой из тех рассказов, что я у тебя видел, ведь я спокойно читал их, не подозревая, что может за ними скрываться. Почему, Эдгар? - прошептал он.

- А ты бы этого хотел? – легкая улыбка, немного лукавая.

- Черт побери, да! – выкрикнул Эдогава и испугался своего же голоса, отдавшего от стен. По вздрогнул, и улыбка исчезла с его лица. Помолчав, Рампо вновь продолжил. – Да, я хотел этого. Я хотел исчезнуть. Я хотел перестать быть тем, кто я есть. Ты заставил меня пожалеть, что я – детектив. Ты заставил меня сомневаться, чего не было со времен школы. Ты разжег во мне надежду, о которой я забыл с тех пор, как впервые увидел труп. Ты разбудил во мне страх, которого я не испытывал с детства, научившись мыслить.

Он судорожно вздохнул и закрыл глаза; отсчитав до семи – до десяти ему не хватило терпения, - он вновь открыл их и твердыми шагами подошел к столу, схватив чертежи и пометки о строении базы Гильдии.

- Но это уже все не важно. Ты предал меня, - произнес он, глазами изучая документы.

- Эдогава, - впервые за время их разговора писатель поднялся. – Я не давал тебе надежды. И я предупредил тебя, что тебе не понравится то, что ты узнаешь. Но ты продолжал. Продолжал приезжать сюда и искать моего общества.

- Ты бы мог меня оттолкнуть, - прошептал Рампо, боясь поднять взгляд.

- А ты бы ушел? – мелькнувшая в голосе ирония вынудила Эдогаву сокрушенно промолчать в знак согласия. Эдгар медленно обошел стол, подойдя ближе к юноше; Рампо вновь ощутил этот ласковый аромат прохлады, перемешавшийся с запахом чернил и свежестью только что срезанных черных роз. По мягко забрал бумаги из его пальцев, бросив их обратно, и взял его руки в свои. На этот раз ладони были холодными. Он коснулся губами костяшек его руки, тонкие пальцы оплетали запястья, ласкали кожу, невесомо забрались по ткани вверх, к плечам. Эдогава закрыл глаза и позволил ему обнять себя, прижавшись к груди и уткнувшись в плечо. Он не мог противиться и сдался, понимая, что снова совершает ту же ошибку.

Рука Эдгара непринужденно забралась в колкие волосы цвета каштана, ероша упрямые пряди; ладонь второй легла на пояс, не выпуская из пут.

- Я видел, как ты смотришь на меня. Чувствовал, как ты тянешься ко мне, словно к свету, и млеешь, когда я тебя обнимаю. Слышал неуверенность и робость в твоем звонком и жизнерадостном голосе. Замечал твое смущение и стыд, когда в твою все еще по-юношески наивную голову проникали пугающие своей откровенностью мысли.

Рампо немного приподнялся на цыпочки, поднял руку, все так же не отвечая на объятия, и осторожно коснулся темных вьющихся волос. Они оказались сказочно мягкими. Прижавшись чуть сильнее, Эдогава зарылся пальцами в сапфировые пряди, наслаждаясь ощущениями, вдыхая аромат его тела и снова впадая в туманный транс.

- Мне было приятно, что кто-то так открыто, бескорыстно и самоотверженно влюбился в меня. Твои слова сильно поразили меня своей искренностью. Я не хотел лишать себя подобного.

- Поэтому ты предпочел сделать мне больно, - прошептал на ухо Рампо. – Ты ужасен.

- Я предупреждал, - усмешка. - И ты знал это.

- Знал, - подтвердил Эдогава. Он крепко обнял его, обвив широкую спину руками, зарывшись носом в шею, вцепившись в ткань с такой силой, словно хотел отдать все тепло, что было в нем. – Знал. Но все равно полюбил.

По не ответил, молча коснувшись губами виска и продолжая гладить по волосам. Эдогаве хотелось, как ребенку, расплакаться и попросить прощения – но слезы высохли уже давно, а прощать было не за что; и он не знал, что еще ему нужно сделать, чтобы остаться, чтобы забыть ужасы жестокого и злого мира, чтобы время, беспощадное время остановилось и исчезло. Он сходил с ума, жалел себя, проклинал судьбу и с тоской смотрел на бывшего Рампо, что еще полгода назад мог самозабвенно смеяться и шутить.

Спустя минуты Эдгар медленно отпустил его, выпутавшись из объятий, и подобрал со стола листы, лежавшие в стороне.

- Уехав, я продолжал думать о тебе, - произнес Эдгар, ласково улыбнувшись и протягивая изукрашенные ровными строками бумаги. – И постарался создать шедевр.

Рампо колебался. Поднял взгляд на него. «Не бери», - шептал голос в голове, умолял и бился, как сердце перед смертью.

Он мог бы не брать, не читать этого; молча забрать планы Моби Дика и уйти – он знал, что Эдгар не остановит его. Он мог бы продолжать работать детективом, помогать людям, что большей частью презирали или ненавидели его, покупать сладости и весело смеяться с сотрудниками Агентства.

Но вместе с тем это все было уже таким далеким, будто не из его жизни. Он уже никогда не сможет смеяться, как раньше, думалось ему; он уже никогда не сможет слушать иступленные крики женщин, что потеряли своих мужей, с сочувственно-безразличным равнодушием; он уже никогда не будет счастлив, вдали от этого дома, вдали от По.

Эдогава принял рукопись, как больной берет протягиваемую ему ложку с лекарством, и, сжав душу в кулак, начал читать.

Это было стихотворение. Красивое. Мрачное. Одинокое.

… Ворон же сидел на бюсте, словно этим словом грусти

Душу всю свою излил он навсегда в ночной простор.

Он сидел, свой клюв сомкнувши, ни пером не шелохнувши,

И шептал я, вдруг вздохнувши: “Как друзья с недавних пор,

Завтра он меня покинет, как надежды с этих пор”.

Каркнул Ворон: “Nevermore”

При ответе столь удачном вздрогнул я в затишьи мрачном,

И сказал я: “Несомненно, затвердил он с давних пор,

Перенял он это слово от хозяина такого,

Кто под гнетом рока злого слышал, словно приговор,