Я повернул его подбородок к себе и поцеловал в краешек губ.

– Самый юркий.

Я наступил ногой за край его штанины и заставил Амато пересесть себе на колени. Черт, он реально воздушный.

От такого движения штаны легко сползли.

– Ты мой ангел.

Когда на нем совсем не осталось одежды, я придвинул канделябр ближе к нам и внимательнее всмотрелся в чужое тело.

– Жутко, правда?

Амато обнял себя за плечи и содрогнулся, когда я коснулся губами места, где должны были начинаться крылья. На уровне плечей из фарфоровой кожи торчали два почерневших отростка. Я видел – Амато старался не двигать ими, пока я смотрю, но он мог, и это действительно вызывало мурашки. Но не от остатков крыльев, нет. А от осознания, что пережил Амато, когда терял их. А терял ради большей цели.

Ради меня.

– Как они выглядели?

Амато не отвечал минуту. Я подумал – давит ком в горле.

Как вдруг из отростков потянулся фантом. Он тянулся и разрастался, как краска в воде. Обрастал перьями, тянулся вшись, ввысь, вдоль. Я удивленно вскинул брови.

– Русые?

– Правильнее сказать, коричневые. У брата, конечно, светлее.

Амато недоуменно покосился на меня, когда я засмеялся.

– Черт, на них даже узоры были.

Я провел пальцами по иллюзии. Амато позаботился и о ее тактильной составляющей. Перья на ощупь казались шелковистыми и упругими.

В одном месте я слишком сильно надавил на перо, и бородки с тихим шуршанием разошлись, порвав перо. Назад он не сцеплялись.

Амато, едва пряча улыбку, взглянул на меня притворно обиженно.

Я нежно взял кончик податливого крыла и оттянул в сторону, расправляя. Продолговатое и огромное, оно закрыло собой вид на всю комнату. А стоило Амато расправить два крыла по обе стороны от меня – я ощутил себя защищенным от всего мира. Здесь, среди перьев и коричневых узоров, хотелось остаться навсегда.

– Они великолепны, – я в последний раз провел щекой по перьям, прежде, чем иллюзия исчезла.

Без них Амато, казалось, уменьшился раза в три.

Тот грустно кивнул.

И я не нашел ничего лучше, чем схватить его за шею и обронить на матрас.

– Но знаешь, без них ты милее. Такой мелкий и домашний. И мой. Не улетишь.

Он взглянул на меня снизу вверх и улыбнулся так искренне и весело, как не улыбался никому прежде за два года. Я следил, я знаю.

Теперь он всецело принадлежал мне. Нежные улыбки – мои, серые глаза – мои, хриплый голос – мой; мои даже непонятные, запутанные мысли под русой копной – разумеется, тоже моей.

И я его. Всецело. Пусть забирает, мне не жалко – лишь бы держал при себе и никуда не отпускал.

Амато оказался солидарен с моими мыслями. Пометил шею, оцарапал лопатки. Впился в губы, будто в них заключалась сама суть жизни.

Жаркие поцелуи очень быстро вызывали томный жар. И взаимное возбуждение. Движения стали поспешнее. Амато запутывающимися пальцами расстегнул мои пуговицы. Отправил в полет рубашку. Там их нагнали штаны.

Даже подготовка – и та прошла импульсивно. Мы целовались много, очень много. Амато словно пытался растопить свой двадцатилетний холод. И ему удавалось.

Амато приподнялся, опираясь на мои плечи, и грациозно насадился сверху. Головка послушно исчезла в его теле.

Он вдруг резко остановился и закусил губу.

– Если больно или приятно – не смей молчать, – прошипел я.

Он уж слишком быстро кивнул.

Сменил позу – пододвинулся чуть ближе, сменил угол. И продолжил насаживаться.

На сей раз медленнее, зато увереннее.

Я вскинул бедра и от неожиданности он хрипло – как умеет только Амато – коротко вскрикнул.

На секунду мы замерли оба. А потом, кажется, Амато уловил кайф.

Приподнялся и опустился. Повторил движение. Войдя в ритм, он откинул голову и провел тонкой ладонью по моим волосам, шее, спине, груди – прямо напротив взбесившегося сердца.

– Че-е-ерт, – простонал он.

Я слегка прикусил кожу на его руке – та как раз покоилась на моем плече – и улыбнулся в нее.

Остановив движения, я опустил ангела на живот.

– Нет, не так, – проскулил он.

Конечно, так я видел шрамы. Но я хотел их видеть.

Я соскользнул вдоль спины Амато и потянулся руками к его ладоням. Наши пальцы переплелись.

– Так, – отрезал я, прикусил нежную кожу на шее и продолжил ритм.

Господи, как он извивался. Как он кричал. Надрывно, хрипло. Как жарко он шептал мое имя.

«Рей».

«Р-рей».

«Ре-э-э-эй…».

А я молчал. Только когда оргазм добил – выгнулся дугой, закрыв глаза, и прошептал так тихо, что не услышит ни один человек – только Амато:

– Ангел мой…