О, если бы слова мои могли В сердца людей ложиться тяжело, Менять свеченье звёзд и путь Земли, И запотело б Вечности стекло! Нет, я – дитя с игрушечным мечом, Срубающим травинки на лугу. Мой детский гнев растеньям нипочём, Остановить их рост я не могу. Так невелик ответственности груз, И вдруг, застыв неосторожным богом, Над бабочкой в отчаяньи склонюсь — Над бабочкой, убитой ненароком. Жёлудь Гортань курлычет нам, как журавли, И проливает смысл своих наречий, И стих бурлит от замысла вдали, Вдали от ясных слов и внятной речи. А мы лишь думаем, что знаем наперёд О том, что, в полутьме блуждая робко, Туманным утром мимо нас несёт Прохожий в черепной своей коробке. И мы в него не верим, нет и нет! Что у него там, бред ли, мыслей молодь? А он хранит внутри себя сонет Простой и совершенный, словно жёлудь. Тайное желание А всё-таки хочется славы, хотя б и посмертной, Не юных поклонниц, не пыли библиотек, — Название улицы, школьный учебник инертный, И памятник весь в голубином помёте. Навек. Да, я понимаю, что глупо, напрасно, без шансов, Ничем я не лучше таких же, как я, бедолаг, Эстрадная песня и пара-другая романсов, В музее пылится мой порванный старый башмак. Всё это – не то. Я совсем не об этом мечтаю, Но хочется знать, что когда вдруг навалится грусть, Найдется хоть кто-то и тихо стихи прочитает Себе в утешенье, хоть парочку строк наизусть. Моя муза Моя муза мечтает о тропиках, О седом Сингапуре поёт, Она носит короткие топики, Открывая красивый живот. Капитаны, туманы и кортики Колокольцами в мыслях звенят. Она носит короткие шортики, Круглой девичьей попкой дразня. И разбойными, дикими шутками Донимает соседских ребят, И гордится чуть видными грудками, Перед зеркалом гладя себя. Вертихвостка, нахальная прожига, Любит сладости и чудеса. Шевелюра оранжевым ёжиком, А в глазах разлились небеса. От проказницы до распутницы, И слогов тут не сосчитать, Вот такая досталась мне спутница — В облаках повитать. Бездарный поэт Крошатся зубы, выпадают пломбы, Тоска не умещается в строфу, И книг неразорвавшиеся бомбы Пылятся в чемодане на шкафу. И всё в них пресно, вяло, небогато, Глагольной рифмой автора несёт. Холодный взгляд несчастного собрата — Кривой усмешкой перекошен рот. И скоро самого уложат в ящик, Напрасно израсходован весь пыл. Но вдохновенье было настоящим, Восторг прозренья настоящим был! И тишина сиянием лучилась, И душу наполняло торжество. А то, что передать не получилось, Для Вечности не значит ничего. Тетрадь В царапинах, на пожелтевшей плёнке Из кинохроники военных лет Среди развалов камня и щебёнки — Дивана покорежённый скелет. В обломках развалившегося дома, В том городе, где некому страдать, Трепещет на ветру под грудой лома Не слишком обгоревшая тетрадь. Там, на страницах, полные предчувствий, Надежд и смехотворной чепухи, Наполненные затаённой грустью — Написанные от руки стихи. Листки переворачивает ветер — Лохматый добродушный идиот… Хотя теперь на вымершей планете Никто уже ни слова не прочтёт. Корорп И Он мне грудь пронзил мечом И сердце трепетное вынул. А. С. Пушкин Нет, грудь никто мне не пронзал, Никто мне не давал гарантий, Огнём на небе не писал, Не отражался в бриллианте. Вот эта грязь – и есть мой трон, Когда, красивый и румяный, Через меня проходит Он, А я в грязи валяюсь пьяный. Ничтожеством на дно упав, Уже обугленный гореньем, Я принимаю вдохновенье Из ангельских мохнатых лап. Моим стихам Моим стихам, как драгоценным винам, Наступит свой черёд. М. Цветаева Но верила ли ты, когда писала, Что так и будет, что черёд придёт? А лампочка горела вполнакала, И вытекала жизнь – за годом год. И всё вокруг – предлог, нежданный повод Для жадных строк, – один сплошной надрыв, А за плечом – потусторонний холод Стоит, горячей крови пригубив. И чтобы разорвать его объятья, Где на л юбой вопрос всё «нет» и «не», Ты выдумала это, как заклятье В пустынной, равнодушной тишине. Но победил он, сколько ни кричи нам, И выпил всю, но вдруг затосковал, И вот тогда твоим стихам, как винам, Черёд настал. |
