- Ты что? - не удивился Шванк, ибо здесь всегда было темновато, - Утро еще не кончилось.

- Тогда мне пора! - заявил Пиктор.

Он встал, сделал привычный жест, как бы оправляя длинное одеяние сзади; нащупал там штаны и нежно рассмеялся. Отсмеявшись, позвал:

- Пойдемте! Проводите меня до ворот.

И пошли, ни быстро, ни медленно.

А у самых ворот уже дожидался мул. Ростом он был велик, примерно с крестьянскую лошадь, мастью седоват, а шерсть его курчавилась так, как у овец, чьи шкуры идут на полушубки. Простое седло и веревочная упряжь... Мул корчил рожи молодой прислужнице, ужасно скалился, и выло видно, что это клыкастый жеребец. Прислужница держалась с ним чуть скованно, но явного страха не выказывала.

- Спасибо, Нинева! - поклонился Пиктор и перехватил уздечку. Мул собрался его куснуть, но Пикси хлопнул разбойника по лбу:

- Заскучал, Красавчик? Нет, говоришь? Ого, так ты еще и ревнуешь? Ну, это мои друзья.

Мул нагнул голову и поковырял землю копытом. Пиктор влез в седло, и привратница отодвинула створку ворот.

- Счастье тебе! - попрощался Шванк, - Ты нашел родину.

- А тебе кто мешает? - усмехнулся Пиктор, - Ищи, если так надо. Или просто завидно?

- Ага.

- А я уже дома, - угрюмо добавил Филипп.

Он отъехал совсем недалеко; Нинева еще не успела затворить ворота, а он уже махал рукою и кричал:

- Зимой меня не ищите! Эльфы уходят зимовать под холмы! Весной вернутся!

***

Следующим утром холод прокалил землю и камни, и они стали подобны металлу. Дункан подмигнул шестигрудой Зимней Смерти, на которой уже повисли чьи-то застывшие плевки, и пошел дальше в мастерскую. Его дочь наконец-то пришла в себя и запомнила в мире ином нечто очень и очень интересное. Так что мастер был счастлив и очень торопился.

А Гебхардт Шванк вскоре после рассвета передал все свои свитки писцам (три неуемных старца все так же ехали в лес в телеге палача) и сказал Филиппу:

- Я ухожу к Сердцу Мира. Что бы там ни было, здесь я больше не найду ничего.

Филипп ответил:

- Тогда и я тоже.

- А разве можно жрецам?

- Ну, явных запретов нет... Узнаю, что случилось с той старушкой и ее божественным младенцем.

- А как освободишься?

- Сейчас-то я как раз свободен. Смотри: епископ погиб, а в высший клир пока не приняли никого. Теперь примут нового, и уже не я буду старшим привратником, а он.

- И что?

- Есть только два устойчивых амплуа в высшем клире - привратник и епископ, низший и высший. Ко мне сейчас... хм, присмотрятся и решат, что со мною можно сделать. Так что еще несколько недель я почти свободен.

- Тогда пошли на базар.

- Нет, - Филипп придал разговору силу решения, - К Молитвенной Мельнице нужно идти сначала.

...

Молитвенная Мельница выбросила Шванку изображение Шута, Филиппу - Первосвященника.

- Твое почти прошлое, мое почти будущее.

- И что?

- Кажется, ей просто лень.

- Или думает, что мы бесимся с жиру.

- А это не так?

- Так. Засиделись.

Поскольку оба и так почти не вылезали из библиотеки и скриптория, комментарии к изображениям им не понадобились. Прояснившаяся умом Майя, дочь Дункана, проводила их сразу ко входу в Храм. Черные зеркала оказались непрозрачны, покрылись инеем, словно бы кто-то их присыпал мукой. Но лиц все-таки было не разглядеть, да и над горизонтом повисла то ли мгла, то ли льдистый туман...

- Что ж, идем на базар.

Там купили теплую куртку и сапоги Шванку, длинный плащ и стеганые штаны Филиппу. Нашли две пары утепленных сапог с большими кожаными галошами.

...

Далее, утром исхода, небо полностью затянули облака, подобные белому слою неоконченного войлока.

Город миновали молча, и лишь недалеко от базарной площади Гебхардт Шванк несколько раз выдохнул, посмотрел, как влажные клубочки пара удержались в воздухе и растворились в нем, подумал вслух:

- Оставляю свое дыхание в городе...

А Филипп не ответил ничего - все так же шел, выбрасывая расслабленные ноги, глядел вниз и помалкивал.

За городом стало чуть холоднее, пошел снег, похожий на мелкую соль. Как бы редко ни падали кристаллики, но вскоре на хорошо промороженную землю легла довольно толстая пелена, и путники оставляли на белом то темно-серые, то бурые четкие следы. Хорошо было бы выйти на охоту в такое утро - опасностей чернотропа мог избежать лишь тот, кто умеет летать... Но путники наши оказывались в положении скорее добычи, чем охотников.

...

По ощущениям, прошло уже несколько часов - но все так же не было слов, только пустое расслабление, обрывающее всякие связи. Часы двигались, крупа сыпалась, постепенно заметая следы, и все так же серели голые яблони старых садов, словно бы нарисованные свинцовым грифелем на белом небе.

Тогда-то Шванк с трудом уложил мысль в слова и произнес:

- Мы идем, а сады все никак не кончаются.

Потом ему стало скорбно, лениво, ушла и надежда на то, что Филипп услышит его; да и не понял трувер, на местном или на родном, мало кому здесь знакомом языке он заговорил.

Но Филипп ответил, с усилием насторожившись:

- Да. Как-то слишком долго.

- Может быть, Лес отступает от нас, потому что мы... мы слишком долго....

- Что? Не приходили?

- Не-ет. Общались с ней.

-Я, но не ты... Но тогда чего ради мы идем? Ты сказал, что ради романа. А я? То ли на разведку, а то и просто за компанию, чтобы не расставаться...

- Это не то, да? - почесал затылок под шутовскою шапкой новый трувер, звякнул бубенцами и скривился.

- Не знаю. Наверное.

- Слушай, а что дала той старухе Молитвенная Мельница?

- Добрую Мать, а что?

- Смотри, как и нам - определение ее природы, так?

- Угу.

- И она...

- Не обязательно она.

- ... и божья мамочка погибла.

Тут Филипп мелко захихикал:

- Думаешь, так боги шельму метят?

- А вдруг?!

Жрец пожал плечами:

- Тогда мы не дойдем, и только.

- Но я обязан дописать!

- И что?! Ну что ж, - рассердился на кого-то Филипп, - Раз так, то пойду я сюда ради того же, что и все - ради личного бога. И стану при удаче Живым Домом божьим, чем бы мне это ни грозило.

- Но я-то не смогу! - всполошился кастрат, - Я...

- Я слышал, - внимательно разглядел его жрец, - о Живом Доме нескольких богов сразу - бывает и такое. Наверное, он погиб в резне Уриенса.

- Но кастраты... Их даже не допускают...

- Кто их знает, богов? Кто и как им угоден?

- Тогда пошли. Знаешь, что мы там потеряли?

- Что?

- Наш смех, Филипп, наш смех...

***

Прошло еще несколько минут, и показался край Леса - пока что первые его березы и редкие толстые липы. Стало теплее и туманнее, словно бы земля глубоко зевнула. Еще немного - и пошел крупный снег. Потом вмешался ветер, и полетели большие, частые влажные хлопья. Лес как -то слишком быстро увел паломников вглубь, и они, безвольные, не сопротивлялись и не удивлялись ему. Странным казалось лишь то, что в отсыревшем лесу не было слышно почти никаких звуков - кроме тех, что Филипп и Шванк невольно издавали сами.

Море Крови, Сердце Мира, по ощущениям, должно было бы открыться уже вот-вот, и пилигримы разогнались

- Ах, побежал бы! - прошептал Филипп, - Но не могу, сердце!

Но все-таки разогнался, ускорил шаг до предела, а Шванк, рассчитывая дыхание, побежал за ним.

Дунул ветер, сильно, порывами, и хлопья полетели косо, ударяя по правым щекам. Несколько мгновений, и темные стволы были облеплены мокрым снегом, каждый справа; слева же оставались почти сухими.