Поглощенное время

Эомер думал так: тридцать лет назад его продали вот сюда, а пять лет спустя он уже был "царицею". В названии сей должности нет ничего неприличного - просто советник, управляющий и, главное, тот, кто восполняет собою недостатки правящего епископа; "царица" - всегда раб, так повелось издавна. Кем он был прежде, Эомер? Почетным пленником, в котором очень, очень давно почему-то отпала необходимость. И тогда его купил некий знатный рыцарь. Эомер воспитал сначала его сына, потом стал военным советником сразу обоих. Подошла очередь рыцарских внуков - повезло с наставником, они никогда благодаря ему не пугались более крупных и сильных соперников. Пленник воспитал и их. А вот для правнука стал слишком стар, плохо подвижен, и юркий мальчишка не смог бы у него обучиться искусству боя на мечах так, как это надо. Тогда хозяин продал старика Храму - без извинений, но с заботою. Как раз тогда Меркурий Донат, бывший епископ Герма, отовсюду сманивал и скупал тех, кто мог бы учить юношей хотя бы умению разбираться в книгах и документах, и это не считая мастеров и переписчиков. Как учитель и был продан Эомер, но надолго при юношах не задержался. Эму важнее - прежде и теперь - стал иной питомец, беспокойный епископ Панкратий. Сейчас тот, кажется, целиком обратился в воина, как и несколько поколений его предков, и вся теология отправилась бы коту под хвост, если бы не Эомер... Переговоры с купеческими старшинами держали епископа вне Храма уже чуть более недели, и к чему это могло привести, что на уме у сторон, не желали знать даже боги. Но не старый, хромой раб...

Гебхардт Шванк ничего, конечно, об этих мыслях не знал. Сам он сидел в дальнем от окна углу, покусывал перо и все никак не мог наладить дыхание. Виделось ему, как черный поток ночного ветра несет над берегом нетопыря. Течет поток ветра, и чуть медленнее течет большая река. Черную мышь трясло и кувыркало в холодном потоке, и хрупкие крылья ее рвались. Мышь стонала: "Ich schterbe! Ich schterbe!" А несло нетопыря прямиком в костер. Гебхардт Шванк ответил: "Du sterbst!" и подставил мыши ладонь. Но она врезалась в лоб ему и рассыпалась пеплом. Он, грустный шут, сделал ладонь ковшиком и растер пепел по лицу, как делают в Покаянную Ночь...

Потом кто-то крепко ударил ладонью в дерево и недовольно сказал:

- Грустный смех мертвецов!

Эомер вообще не умеет шептать... Тогда Гебхардт Шванк потряс головою, наконец-то вдохнул, выдохнул и твердым шагом направился к столику старого раба.

Тот сидел, затравленный, не поворачивая головы. Священная табуретка снова была занята - определителем божеств и демонов, тонкими свитками, лишними перьями... Старик еще раз хлопнул ладонью; свиток перед ним, в картинках, выправленный красными чернилами, высоко подпрыгнул и свернулся спиралью. Шванк успел разглядеть, что картинки запечатлели постепенное превращение Лернейской Гидры в самую обыкновенную каракатицу. Эомер судорожно вцепился в дальние углы столика и обвил одну из ножек здоровой ногою. Вторая, переломленная когда-то в бедре, тяжело свисала, ровно опиралась о пол стопой в веревочной сандалии.

Гебхардт Шванк, прежде шут, а теперь, напомнил он себе, трувер, кашлянул и попросил; голос его звучал непривычно, глуховато, а каменный зал не давал привычных отзвуков:

- Мастер Эомер?

- Да, мой господин? - пробормотал, чуть обернувшись, раб.

- Мастер Эомер! Вы были в лечебнице... Что с Пиктором?

Тут старик полностью развернулся и сумрачно посмотрел на дерзеца:

- Не знаю, господин Шванк, не знаю! Думаю, плохо. Он лежит весь во льду, как труп - лед на голове, лед под сердцем, лед от стопы до самого колена. На бинтах сукровица. Он в сознании, пьет воду. Вот все, что я знаю! Меня к нему не пустили - подмастерье лекаря записал все с его слов и передал нам. А на словах передали, что Пиктор бредит, что все держит кого-то. Так что пока все в порядке!

- Он не бредит!!!

- Да знаю я, что не бредит! Держит - и что с того?! И, боги мои, как же от него воняет!

Тут сердце Шванка охолодело, покатилось и рухнуло куда-то в крестец. Оно падало бы и дальше, если б не... некоторые естественные границы. Шут чувствовал, что вот-вот пустым бесцветным мешком сам распластается на полу.

- Послушайте, мастер Эомер, - в ужасе прошептал он, - Вы были там спустя всего час после меня, так? Он успел сгнить - за такое время?

Эомер глядел все так же - недовольно, пристально, устало, но синие глаза его постепенно теряли привычную муть.

- Так почему Вы...?!

- Успокойтесь, господин мой. Я получаю сведения о Пикторе трижды в день - ему сделали разрезы, ему не лучше и не хуже.

- Но Вы...

- Я непременно известил бы Вас о его смерти, господин Шванк! - Эомер отцепился от стола, ударил о край ребром ладони и вернулся к свитку с каракатицей.

Шванк сделал вид, что плюет себе под ноги, и отправился в гостиницу.

Через несколько минут, одетый в старье, обутый в старые веревочные сандалии привратницы, при кошельке, но без пояса и ножа, он ушел к базару.

***

Но, подумав, свернул не на рынок, а в лечебницу. Спустившись знакомыми ступенями, он вышел прямо на юношу, худого, быстроглазого. Тот, убрав под косынку почти все свои длинные кудри, восседал у вороха совсем обветшавшего белья, рвал его на бинты, широкие и узкие, сворачивал свои тряпки в плотные трубочки наподобие свитков. Мальчик, посвистывая, катал на колене очередную скатку.

- Здравствуйте, - поклонился Шванк, - Могу ли я... поговорить...

Он вспомнил, что так и не узнал имени врача.

-... с врачом... по прозвищу Тарантул? Его зовут или Ллир, или Максен, или Скопас... Он высокий, толстый, с волосатыми руками...

- Это Вивиан так его назвала, да? - хихикнул ученик лекаря; Шванк растерянно кивнул, - Вот ведь язык - что половая тряпка!

Прохихикавшись - а вместе с ним хихикнул и Гебхардт Шванк, - юноша собрал бинты в охапку и крикнул в залу у входа, залитую светом так, что люди в ней были только слышимы, но не видны:

- Девочки! Надо бы прогладить! или отпарить!

- Тащи сюда! - отозвалась молодая девушка.

- И быстро! Это - для больного! - скомандовал юноша.

Юноша встал, отряхнул коленки от нитяной трухи и чуть поклонился посетителю:

- Тот, кто Вам нужен - Скопас. Он ушел по делам, но вернется скоро. Если хотите, можете тут подождать, посидеть.

Шванк тупо осмотрелся - сидеть-то было как раз и не на чем. Мальчик пристраивался на очень узком выступе стены, но он тоненький...

Юноша убежал в свет; в светлом зале засмеялись две или три девушки, по-змеиному зашипел пар, кто-то куда-то засеменил, упало на пол что-то твердое и тяжелое, деревянное...

А Шванк постоял-постоял, покачал головою да и направился вправо по L-образному коридору. Этот серый коридор интересовал его и в прошлый раз, как бы заманивал: вступи и пройди до конца! Никаких ответвлений он не давал. А по бокам были только двери, пошире и поуже, плотно закрытые и без табличек. Где-то в стенах таинственно шумела вода, что-то капало. Постепенно стало темней, но затем прибавилось свету, и вместо дверей были уже широкие арки, а за ними - то ли палаты для больных, то ли светлые помещения для всяких осмотров.

И вот - неожиданно - прямо у ног оказалось тонкое прямое бревно, очищенное от коры когда-то давным-давно - на всю ширину коридора. Сучки кто-то оставил довольно длинными и срезал наискось, так что получилось подобие засеки. Света за бревном опять было мало, и слева Шванк увидал лишь узкую прорезь в стене, наподобие бойницы - едва пролезть тощему человеку. Вот тут-то и пахнуло на него еще слабым, но внятным запахом только что тронувшейся на жаре падали - и это в прохладном-то коридоре, в подвале!