От этого я с горечью фыркнула.

— Ты удивишься, Эйден. До сих пор это для меня болезненная тема. Никто, кроме моего младшего брата, не понимает, почему я злюсь. Почему я не могу просто забыть об этом. Я понимаю, что они по какой-то причине никогда не любили меня, но я до сих пор чувствую себя преданной из-за того, что они защищали Сьюзи, а не меня. И я не понимаю, почему. Или что я такого сделала, что они воспринимают меня, как врага. И что я должна делать?

Эйден нахмурился.

— Ты талантливый, хороший человек, Ванесса. Посмотри на себя. Я не знаю, какие твои сестры, но не верю, что они и вполовину так хороши, как ты.

Он перечислял мои качества так вежливо, и они не казались мне комплиментом. Скорее, они походили на утверждения, и я не знала, что с ними делать, особенно потому, что я понимала — Эйден говорил подобное не для того, чтобы я почувствовала себя лучше. Он не из тех, кто поощрял, даже если чувствовал себя обязанным это делать, а вел себя так, только если очень этого хотел.

Но прежде, чем я смогла хорошо все это обдумать, он неожиданно выдал признание, к которому я оказалась не готова.

— Возможно, я не лучший человек для того, чтобы давать семейные советы. Я не разговариваю со своими родителями двенадцать лет.

Я сразу уцепилась за эту тему, предпочитая говорить о нем, а не обо мне.

— Я думала, что ты переехал к дедушке и бабушке, когда тебе исполнилось пятнадцать?

— Так и было, но дедушка умер, когда я был выпускником старшей школы. Они приехали на похороны, узнали, что он оставил все бабушке, и мать сказала, чтобы я сам заботился о себе. С тех пор я их никогда не видел, — ответил Эйден.

— Твой отец ничего не сказал?

Эйден заерзал на кровати, спускаясь с подушки чуть ниже на матрац.

— Нет, тогда я был уже на десять сантиметров выше него, и на двадцать семь килограммов тяжелее. Да и когда я жил с ним, он заговаривал со мной лишь тогда, когда хотел наорать на кого-то.

— Прости, что говорю о твоем отце, но как по мне, так он мудак.

— Он был мудаком, уверен, что он до сих пор им и является.

Это заинтересовало меня...

— Это из-за него ты не материшься?

Эйден, не любящий врать, ответил:

— Да.

И в этот момент я поняла, как мы с Эйденом похожи. Сильное чувство привязанности, ладно, может, нечто большее, чем привязанность — я могла быть взрослой и признаться в этом — сжало мое сердце.

Я смотрела на Эйдена и сдерживала сочувствие, которое чувствовала, и просто цеплялась за кипящий гнев, пока рассматривала его шрам.

— Как он сделал это с тобой?

— Мне было четырнадцать. Прямо перед тем, как я достиг своего всплеска роста, — он откашлялся, смотря в потолок, подтверждая, что он знает о том, что я знаю. — Он очень много выпил и злился на меня за то, что я съел последнюю баранью отбивную... он толкнул меня в камин.

Я собиралась убить его отца.

— Ты поехал в больницу?

То, что Эйден фыркнул, застало меня врасплох.

— Нет. Мы не... он бы не позволил мне поехать. Поэтому рана так плохо заживала.

Ага, я опустилась на подушке чуть ниже, не в состоянии смотреть на него. Вот что он чувствовал? Стыд и гнев?

И что надо говорить после подобного? Есть ли вообще подходящие слова? Поэтому я просто лежала и, кажется, вечность задыхалась от неуверенных слов, повторяя про себя, что у меня нет причин плакать.

— Твой отец такой же большой, как и ты?

— Больше нет, — Эйден грубо рассмеялся. — Нет. Он весит около семидесяти двух килограммов, рост метр восемьдесят. По крайней мере, таким он был в последний раз, когда я его видел.

— Хм-м.

Секунду он двигался на кровати, а потом внезапно произнес:

— Я уверен, что он не мой настоящий отец. Моя мама блондинка, как и он. Они оба среднего роста. Дедушка и бабушка тоже блондины. Мама как-то работала с одним парнем, который всегда хорошо ко мне относился, когда я приходил к ней на работу. Мои родители часто ругались, но я думал, это нормально, так как отец всегда искал, с кем бы подраться. Не важно, с кем, — я не могла не заметить сходство с парнем Дианы. — Моя бабушка единственная, кто признался мне, что мама изменяла отцу.

Я задавалась вопросом: они все еще вместе или нет?

— Кажется, это унизительный опыт для них обоих.

Он кивнул, его дыхание замедлилось, и он посмотрел на телевизор.

— Да, но теперь я вижу, что они были так несчастны друг с другом, и не могли быть счастливы со мной, не важно, что я делал, и поэтому мне легче жить своей жизнью. Самое лучшее, что они для меня сделали — отказались от родительских прав и отдали меня бабушке и дедушке. Я им ничего не сделал, и для меня оказалось лучше так, как все произошло. Все, что у меня есть, это благодаря бабушке и дедушке, — он повернул голову и посмотрел мне в глаза. — Я не собирался тратить свою жизнь впустую, потому что меня вырастили люди, которые ничего не смогли совершить в своей жизни. Все, что они сделали, это показали мне, каким человеком я не хочу быть.

Почему мне казалось, будто он говорил о моей матери?

Некоторое время мы просто лежали, никто не произносил ни слова. Я думала о моей маме и обо всех ошибках, которые совершила за эти годы.

— Иногда я задаюсь вопросом, почему, черт побери, до сих пор пытаюсь поддерживать с ней отношения. Если я не звоню ей, она звонит мне, где-то два раза в год, если только ей что-то не нужно, или она чувствует себя плохо из-за того, что делала в прошлом или не делала. Знаю, ужасно так думать, но это так.

— Ты сказала ей, что мы поженились?

Я усмехнулась.

— Помнишь тот день, когда мы ходили к твоему адвокату, и ты ответил на ее звонок? Она звонила, потому что кто-то рассказал ей; они узнали мое имя, — я усмехнулась снова, на этот раз со злобой.

— Когда я ей перезвонила, первое, что она спросила — когда я достану ей билеты на одну из твоих игр. Я сказала, чтобы она никогда не спрашивала меня об этом, и она стала так защищаться... Клянусь Богом, даже сейчас я думаю о том, что не хочу никогда быть похожей на нее.

Я сдала ладони в кулаки, но потом заставила себя расслабиться. Я успокаивала себя, пытаясь отпустить гнев, который так часто просыпался во мне.

— Как я сказал, я не знаю твою мать и даже не хочу с ней знакомиться, но ты все делаешь правильно, Ван. В большинстве случаев даже лучше, чем правильно.

Ладно. В большинстве случаев. От его выбора слов я улыбнулась в потолок, успокаиваясь еще больше.

— Спасибо, Здоровяк.

— Угу, — ответил он, прежде чем перейти сразу к делу. — Не хочу повторяться, но я знаю, сколько ты должна по студенческим займам.

Я перекатилась набок и посмотрела на него. Наконец-то.

— Мне было интересно, поднимешь ли ты когда-нибудь эту тему, — пробормотала я.

Здоровяк тоже повернулся, чтобы смотреть мне в лицо; лицо не выражало никакого гнева от недавних воспоминаний.

— О чем, черт побери, ты думала?

Я вздохнула.

— Не все из нас получили стипендию, хвастун.

— Но есть более дешевые колледжи, в которые ты могла бы поступить.

Эх.

— Ага, но я не хотела ни в один из них, — ответила я и поняла, как глупо это прозвучало. — И да, сейчас я немного об этом жалею, но что я могу поделать? Дело сделано. Я была упрямой и глупой. И я никогда не делала того, что хотела, понимаешь? Я просто хотела уехать.

Эйден недолго обдумывал мои слова, потом подпер голову кулаком и спросил:

— Кто-нибудь о них знает?

— Ты шутишь? Ни в коем случае. Если кто спрашивал, я говорила, что получила стипендию, — наконец-то я кому-то об этом призналась. — Ты первый человек, которому я в этом признаюсь.

— Ты даже Заку не говорила?

Я уставилась на него.

— Нет. Мне не нравится рассказывать всем, что я идиотка.

— Только мне?

Я показала ему язык.

— Заткнись.

Не важно, сколько мне лет, первое, что приходило мне на ум каждое утро двадцать пятого декабря, это — Рождество. Под елкой не всегда оказывались подарки, но после того, как я научилась не ждать ничего, магия этого дня не исчезла.