- Мнишек непременно вас встретит и щедро наградит, когда узнает о шашнях царя с Ксенией…

Разговор подьячего Тимоху Ныркова гораздо заинтересовал, но тут его окликнул старший подьячий, Викентий Коврига.

- Чего застыл? Дел в невпроворот!

Тимоха заспешил к дверям приказа, но за столом ему не сиделось. Неровно водил пером, брызгал чернилами, ерзал по скамье.

Старший подьячий, прохаживаясь вдоль стола, и зорко поглядывая, как писцы пишут ту или иную грамоту, недовольно высказал:

- Ты чего это, Тимоха, ерзаешь?

- Животом маюсь, Викентий Нилыч.

- Животом?.. Бумагу портишь, а ей цены нет. Ступай домой!

Тимоха, схватившись за живот, кряхтя и охая, вышмыгнул из приказа, но далече не ушел, ожидая выхода с парадного крыльца неведомых людей, кои сидели у Власьева. Его разбирало любопытство. Был он плюгав, неказист, с куцей рыжей бороденкой и шустрыми глазами. Писцы и подьячие его не шибко уважали (скупердяй!). На именины полушки не выложит, но Афанасий Иванович как-то увидев его почерк, похвалил:

- Не худо пером владеешь, Викентий. Радей и дальше.

Похвала Власьева много значила. Викентий ждал, что ему прибавят жалованье, но дьяк не спешил поощрять своего подчиненного.

Битый час высидел Нырков на рундуке Поместного приказа, откуда хорошо был виден Посольский приказ и вот, наконец, с красного крыльца сошли двое молодых людей: один в зеленом полукафтане, другой - в зипуне брусничного цвета.

«Тю! Да это стольник Василий Пожарский, кой часто бывает в приказе… А кто другой?».

Оба о чем-то вполголоса говорили, но слов не разобрать. Вскоре молодые люди вышли на Варварку, зашли в кабак, выпили по жбану пива, попрощались, и тут Викентий расслышал слова Пожарского:

- Поспешай. Встретимся у хором.

Викентий украдкой пошел за незнакомцем. Путь его завершился на Знаменке Белого города у подворья чьих-то хором. Незнакомец скрылся за воротами, а подьячий застыл столбом, пока не услышал чей-то насмешливый голос:

- Чего глазеешь?

Оглянулся: дюжий, кудлатый мужик в сермяге.

- Да вот гляжу, какие ладные хоромы мастера изладили. И петухи и башенки резные. Лепота. Кто ж в таком тереме живет?

- Князь Михалков. Любит он деревянной резьбой хоромы изукрасить. Добрый хозяин.

- Добрый, - кивнул Викентий и зашагал дальше.

Домой в Зарядье подьячий не торопился. Шел тихонько и все раздумывал. Слова, услышанные под окном Посольского приказа, до сих пор будоражили душу. Эх, бы до царя дойти и молвить ему, что стольник Василий Пожарский и сынок дворянина Михалкова собираются к Мнишеку, дабы рассказать пану о прелюбе царя, Ксении, дочери Годуновой. На Москве все ведают, что Дмитрий готовится к свадьбе с Мариной Мнишек. То-то будет скандал, когда она изведает об измене Дмитрия Иваныча… В оном деле замешен Афанасий Иванович Власьев, вот ведь закавыка. Ляпнешь царю о дьяке - и слетит с плеч его головушка. А его, Викентия Ныркова, могут и в старшие подьячие перевести, или куда и повыше. Перестанет бедствовать да в сиром кафтанишке в приказ бегать. Гоголем заходит. Придет новый дьяк, тот и сам будет припеваючи жить и подьячим позволит мзду брать. Афанасий-то Власьев строго-настрого запретил брать подношения. Святоша! Да таких дьяков по всей Руси не сыскать, вот и пусть Афанасий получит по заслугам… А вдруг отбрыкается, дьяк-то башковитый, всем царям был зело угоден - и Ивану Грозному, и Борису Годунову. Лучше его, пожалуй, никто посольское дело не ведает. Глядишь, и новый царь его помилует… Тогда что же получается? Дьяк-то всесильный, может и к ногтю прижать. Ох, ты Господи!.. Да бес с ним, с этим дьяком. Не упоминать его - и вся недолга. Случайно-де разговор подслушал, в кабаке на Варварке. Вся вина на Ваську Пожарского падет да на его дружка. Вот на том и стоять. Надо к царю пробиваться. Глядишь, государь-то милостями осыплет.

У дворца на Викентия посмеялись:

- Да ты кто такой, чтоб к царю-батюшке проситься? Пошел вон, пока бердышом не огрели!

- Дело у меня зело важное, государево. Противу царя заговор затевается.

Служилые насмешничать перестали.

- Царь охотой тешится. Приходи денька через три.

* * *

Викентия до поры-времени кинули в узилище, а Самозванец вознегодовал. Дело нешуточное затеяли молодые стольники. Юрий Мнишек будет взбеленен. Он не только отменит свадьбу, но лишит его, Григория Отрепьева, всяческой поддержки. А за Мнишеком громадная сила, за ним сам король Сигизмунд. Опасны, чересчур опасны эти стольники.

Лжедмитрий вызвал Маржарета. Коротко поведав о случившемся, Григорий сказал:

- Вверяю тебе, Маржарет, деликатное дело, но никто не должен о нем знать. Стольники Васька Пожарский да Федька Михалков поехали в Сандомир к пану Мнишеку, чтобы донести на своего государя, который якобы, вошел в любовную связь с царевной Ксенией Годуновой.

- Каковы подлецы, ваше величество! Их действия заслуживают самого беспощадного наказания.

- Ты прав, мой верный Маржарет. Доносчиков надлежит догнать и казнить на месте. Я дам тебе лучших коней. В моей царской грамоте будет сказано, чтобы на Ямских станах твоим людям давали только свежих лошадей. И никаких отказов! Таких ямщиков забивать плетьми! Сколько тебе потребуется людей, Маржарет?

- Пятерых, ваше величество. Отчаянных храбрецов! Каждый из моих людей стоит десятка стрельцов.

- В добрый путь, Маржарет. Ты будешь по-царски награжден.

- Россия ведает вашу баснословную щедрость, ваше величество.

Отобрав пятерых немцев из личной гвардии Отрепьева, Жак Маржарет пустился в погоню.

Г л а в а 18

ПУТЬ В САНДОМИР

Цыгане запросили за лошадей втридорога. Федор Михалков (Василий не ведал в нем большого знатока лошадей) отчаянно торговался, да так, что цыгане уступили треть запрошенной цены.

Когда выбрались на большак, Василий рассмеялся:

- Тебе только в лавке с аршином стоять. Откуда в тебе такая ухватка?

- От отца. Страсть любит лошадей. Любого цыгана заговорит. Он до сих пор на Васильев луг ездит, дабы на коне поскакать.

- Молодцом твой отец… Так с ним и не простился?

- Тогда б с тобой не ехал, но дьяк Власьев обещал с отцом поговорить. Да будет ли прок?

- Будет, Федор, - почему-то уверенно произнес Пожарский. Он решил еще что-то добавить, но как-то загадочно улыбнулся и промолчал, вспомнив тайный наказ Афанасьева.

Миновали Можайск и Вязьму без особых происшествий, а вот перед Смоленском, когда они спрятали в переметные сумы свои монашеские рясы, их окружили шестеро конных шляхтичей. Все в кунтушах, в шапках с длинными белыми перьями, при саблях. Один из них, приземистый, с длинными вислыми усами, дерзко приказал на довольно сносном русском языке:

- Деньги и кафтаны, москали!

- Ого! Вот и работенка подвернулась, Федор! - задорно воскликнул Василий.

Оба выхватили давно заряженные свинцовыми пулями пистоли.

- Налетай, пся крэв! - приказал все тот же длинноусый шляхтич, гонимый жаждой наживы.

И тотчас бухнули выстрелы. Двое из шляхтичей рухнули с коней, остальные полезли на московитов с обнаженными саблями.

- Не робей, Федя! Под Севском мы и не такое видали!

Под Севском Пожарскому и Михалкову пришлось оказаться в самой гуще сечи, из коей они вышли с честью. И на сей раз они не подвели: сказалась ратная выучка. И Василия и Федора чуть ли не с малолетства приучали владеть саблей. Ох, не зря постарались родители! Когда еще двое шляхтичей были зарублены, то остальные отпрянули и кинулись наутек.

- Разбой! И это дома, на русской дороге, - сплюнул Федор, вбивая саблю в ножны.

- Ляхи хозяевами себя чувствуют, - вторил Федору Пожарский. - А ты молодец. Удало пана свалил.

- Отцовская наука. Он меня с четырех лет на коня посадил и сабельку дал.

- А меня сызмальства холоп Толбунец обучал. Искусный воин, когда-то с отцом в Ливонский поход ходил.