- Вы хорошо осведомлены о жизни Григория Отрепьева, государь. Вам, наверное, рассказывали, как в Путивль явились три инока Чудова монастыря, отменно знавших Отрепьева. Царевич должен был порадоваться своим бывшим сокелейникам. Ведь еще тогда они признали в нем истинного царевича Дмитрия.

Лжедмитрий усмехнулся. Появление трех монахов Чудова монастыря получило широкую огласку. Царевна задала провокационный вопрос. Но она, вероятно, не знает всей правды.

- Конечно же, я слышал об этой грустной истории. Монахи были посланы Борисом, дабы отравить меня, а не моего двойника, либо обличить перед путивлянами беглого дьякона. Келейники пришли с грамотами от царя и патриарха. Иов грозил путивлянам проклятием за поддержку беглого Расстриги, а Годунов обещал им полное прощение, если они убьют «вора» или выдадут его в цепях законным властям. Я приказал подвергнуть монахов пытке.

- Весьма странно, государь. Пытать своих бывших друзей?

- У вас, царевна, как я вижу, закралось сомнение. Я развенчаю его всего лишь одним примером. Восьмого марта 1605 года в Путивль привели истинного Гришку Отрепьева, известного по всей Московии чародея и распутника. Иноземцы, бывшие в Путивле, прямо заявили, что «Дмитрий Иванович совсем не то, что Гришка Отрепьев». Польские послы известили Бориса, что подлинного Отрепьева выставили в Путивле «перед всеми, явно обличаючи в том неправду Борисову». А теперь о трех монахах, кои были подвергнуты пытки с той лишь целью, чтобы узнать, не подкупил ли их Борис Годунов. Так вот что сии келейники написали Борису и патриарху: «Дмитрий есть настоящий наследник и московский князь, и поэтому Борис пусть перестанет восставать против правды и справедливости». Что на это скажешь, царевна? Молчишь, но даже твой отец скрывал от своей семьи жестокую правду.

Ксения и в самом деле не ведала про ответ иноков Чудова монастыря. Почему они, нарушив обет перед Богом - всегда жить правдой - солгали отцу, тем самым приведя его болезнь к печальному исходу. Он умер вскоре, после получения письма монахов.

Лжедмитрий, заметив некоторое замешательство в лице царевны, довольно улыбнулся. Ксения перестанет сомневаться в его самозванстве, и будет относиться к нему, как к законному царю. А коль так, то осталось совсем немного дней, когда она без всякого принуждения станет его любовницей. А возможно и не просто любовницей. Бояре весьма недовольны, что он выбрал в жены католическую невесту. Для них православная, благочестивая Годунова была бы лучшей партией русскому государю... А что? Ксения хороша собой, чертовски умна, царская дочь, пользуется поддержкой православной церкви. После смерти брата Федора - она единственная наследница престола… Не послать ли ко всем чертям эту капризную гордячку Марину?...

Г л а в а 16

МЕЧЕТСЯ КНЯЗЬ ВАСИЛИЙ

Два бродячих монаха, миновав Знаменку Белого города, вышли через Арбатские ворота на Смоленскую улицу Скородома, затем прошли ворота деревянной крепости, переправились на пароме через Москву-реку и подались по Дорогомиловской ямской слободе в сторону Можайска, от коего путь лежал на Смоленск и в польские земли. Под широкой рясой каждого чернеца находились пистоль и сабля, опричь того, грудь Василия опоясывала «берендейка» с «зарядцами», выдолбленными из дерева и обтянутыми черной кожей; кроме «зарядцев» на ремне-берендейке были привешены сумка пулечная и рог для пороха.

По дороге сновали нищие и калики перехожие, мужики из окрестных деревенек, конные городовые и московские дворяне… Попадались и боярские колымаги, окруженные дерзкими холопами; те воинственно размахивали плетками, кричали:

- Гись! Гись!

Люди торопко жались к обочинам.

Василий хмурился, сетовал:

- И чего монахами обрядились? До ляхов топать и топать.

- Зато надежнее. Зрел боярскую колымагу?

- Ну.

- Вот тебе и «ну». В оконце мелькнуло лицо Петра Басманова, недруга нашего. Дьяку Афанасию Ивановичу спасибо. Топай, знай! Скоро постоялый двор, там и перекусим.

- Тебе бы, Федор, только чрево набить. А у меня кусок в горло не лезет… Давай хоть на подводу попросимся.

- Можно и на подводу, но не забывай о своем сане.

- Сам не забывай.

Подвода и впрямь скоро подвернулась. Мужик вез чем-то набитые рогожные мешки, пустую липовую кадушку, два железных чугунка и косу литовку без насадки и деревянного косовища.

- Да благословен твой путь, сыне, - молвил Михалков.

- Благодарствую, Божии люди, - приподняв войлочный колпак, отозвался возница.

- Далече ли едешь?

- Рукой подать. Садись, коль ноженьки утрудили.

- Благодарствуй, сыне.

Возница (проведали, что его кличут Прошкой) глянул на лица монахов, хмыкнул. Молодые, здоровьем не обижены и уже в рясы облачились. Жить бы в миру, а они в келейники подались. Но на все воля Божья. Ныне, почитай, в каждом монастыре молодые в чернецах обретаются.

Проехали версту, другую, а деревеньки, до коей «рукой подать», и не видно. У мужиков все так, подумалось Василию. «Две версты с крюком», а крюк выйдет в три версты. Вот и до «рукой подать» ехали добрых пять верст.

В убогой деревеньке из шести черных изб возница остановил подводу. Василий протянул Прошке алтын, на что тот земной поклон отвесил.

- Мне за экие деньжищи горбатиться и горбатиться.

- А может ты нас малость и покормишь? - спросил Федор. - Мы тебе еще денег дадим.

- Какой разговор, Божии люди? Чем богаты, тем и рады, и никаких денег не возьму… Матрена! Чего рот раззявила? Встречай Божьих странников!

Отобедав немудрящей крестьянской снеди и помолившись на Николая Угодника, Василий не заторопился на улицу, молвил:

- Надо потолковать, Федор.

Мужик понятливо кивнул, глянул на Матрену - и оба вышли из избы.

- Чего опять придумал?

- Ты как хочешь, но пешком я больше не пойду.

- Решил коней раздобыть? - догадался Федор. - Но это риск. Москва хоть и велика людом, но нас могут заприметить. Белокаменная кишит лазутчиками Самозванца. Смута! Не поймешь кто, куда и зачем едет. Одни кинулись засвидетельствовать свое почтение, царю батюшке, в надежде получит чины и вотчины, другие помчали в северные города, в надежде поднять мятеж против Самозванца, третьи - побежали в свои вотчины. И всюду лазутчики да польские шляхтичи шныряют. Самое милое дело по большаку монахом идти.

- Да не могу я, Федор, не могу! Нам каждый час дорог. Гришка Отрепьев может в любую минуту пакость сотворить. Надо царевну спасать!

Федор, более выдержанный и спокойный, некоторое время помолчал, а затем рассудил:

- Сердцем тебя понимаю Василий. Пожалуй, бы и я не находил себе места. Но где нам коней раздобыть? Мчать придется одвуконь, иначе быстро коней заморим.

- Надо с Прошкой потолковать.

Михалков пожал плечами: откуда, дескать, мужик добрых коней сыщет, а Василий окликнул хозяина.

- Дело у нас спешное, Прошка. Четыре добрых коня надобны, и чтоб со стременами и седлами.

Прошка озадаченно глянул на иноков.

- Да где ж я вам, православные, коней раздобуду. Деревенька у нас сирая, лошаденки у всех заморенные.

- А в соседнем селе?

- Были там справные лошади у старосты, так ляхи целой оравой налетели, лошадей забрали. И что за времечко непутевое.

- Жаль! - Василий даже кулаком по столу грохнул. Лицо его стало настолько снулым, что Прошка тяжко вздохнул.

- И рад бы помочь, православные… Правда, есть одна мыслишка.

- Сказывай! - оживился Василий.

- Не так далече, в лесу, цыгане обосновались. Из боярских табунов лучших лошадей крадут. Но туда я не ходок. Жизть-та и без того коротка.

- Да ты только нам дорогу укажи, Прошка. Еще алтын пожалую… Пойдешь со мной, Федор?

- Была не была!

Г л а в а 17

ПОДЬЯЧИЙ ТИМОХА

Один из младших подьячих застыл под открытым окном, когда услышал негромкие слова Власьева: