Кажется, я начинаю понимать, почему у Антонины Ивановны так странно течет время. Просто она очень долго жила. Это была жизнь не одного, а нескольких человек. Один шел вперед, другой застыл на месте, третий повернул назад…
Нужно проследить время того, кто не так долго жил. Раскиных? Угу. Сначала время шло правильно, потом обрыв, и оно потащилось медленно-медленно, как черепаха. Теперь Шурка это медленное время возьмет и раз — скачком продвинет вперед. Цыц! Слушаться! Кому говорят!
А вдруг он никогда в театральный не поступит? Вдруг у него время остановится совсем? Нет, так не может быть. Это было бы слишком несправедливо по отношению к их семье.
Интересно, как время движется у Арта? Смешно: внешний обод катится вперед, а внутренний — назад: в далекое-далекое прошлое.
А мои папа с мамой? Вот у них правильное время. И они правильно идут вместе с ним.
Боюсь только, я подведу их время: не поступлю в университет, не стану ни ученым, ни писателем. Никем.
Зачем папа привез к нам на дачу гостей?
Неужели он не видит, что дом наш недостройка. Его нельзя посторонним показывать. Самому же потом будет неловко перед своими студийцами, когда они тут все рассмотрят. Хоть бы мама или Антонина Ивановна приехали. Они бы придумали, как все понезаметней сделать. А от меня какой прок?
— Давай, голуба, не суетись. Здесь все люди свои, цирковые, так что устроимся на газетке по-походному.
— Но газетку-то нужно постелить на стол. А у нас такого большого стола нет.
— В беседке накроем. На свежем воздухе. Смотри, мышонок, сколько мы всяких вкусных вещей от Елисеева приволокли.
— В беседке стол качается. Ножки подгнили. И одна скамейка сломана.
— Не беда, дружок, здесь все люди мастеровые. Тащи молоток, гвозди, вмиг починим.
Кто ж так гостей принимает. Не успели приехать — раз в зубы молоток. Работайте. А вдруг у них никогда дачи не было, и они не умеют скамейки сбивать? И папа хорош, отдал распоряжение, натянул заляпанный комбинезон и пошел штукатурить нижнюю комнату.
— Принес молоток, малыш? Давай сюда.
Дожили: я оказывается «малыш», а столярными работами будет заниматься девушка, которую все зовут Старостой. Вроде и вправду больше некому. Тот, кого зовут Торопов, ушел на колодец. Сабский с Катюшей любезничают на солнышке. Вместо того, чтобы хотя бы помочь мне накрывать. А по прогнившим доскам лупит молотком Староста.
— Како-ой здесь во-оздух…
— Ничего дачка. Жить можно.
Интересно, кто этот Сабский? Катюша-то сразу видно — гимнастка. Ей в пантомиме самое место. А он… тощий и длинный… Жонглер? Нет точности движений. Хотя пальцы длинные как у пианиста. Фокусник? Фокусники все старые и в пантомиме им делать нечего.
— Братцы! На горизонте один Торопов и целых два ведра!
— Кто сказал целых, может, в них только на донышке.
— Торопов! Как водичка? С лягушками?
— Ничего подобного, лягушек я всех по дороге повыкидал. Только одну в платочке принес. Сабскому. Вдруг он на ней женится.
— Только после вас.
— Мне нэ трэба, я уже на одной женат.
Не хорошо жену лягушкой обзывать, даже если это треп. Сам-то он из каковских: из прыгунов в пантомиму прыгнул, из канатоходцев осторожно пришел?
— Ну что за молодчина у нас Староста! За версту чую рабочую косточку.
«Рабочая косточка»? Пожалуй, папа прав, Староста больше похожа на девушек, выходящих с «Русского дизеля», чем на артистку. Трудно ей, наверно, каждый день преодолевать такую фигуру и лицо.
— Сабский, кончай заговаривать Катюше зубки, тащи гитару. Староста, разливай божественную влагу. А я тут к ветчинке поближе пристроюсь, мы уже нашли с ней общий язык.
— За отца русской пантомимы! Виват! Виват! Виват!
— За советских Марселей Марсо! А здорово мы подделали билеты на его представление!
— За светлое будущее древнего искусства!
— За папашу… Пили! За Марселюшку… Пили! За билеты… Пили! За любовь… Нэма любви — бутылка пустая!
Счастливчики: такие молодые, а уже знают, что они артисты. У них свои словечки, свои песенки — в общем, свой мир. Нам еще с Шуркой поступать, мучиться: думать кто ты, что ты, получится — не получится… а они уже живут веселым братством.
— Тихо вы, охламоны! Хватит горланить, люди отдыхают.
— Ты, Староста, не командуй. Проверь лучше, что из бутылок еще можно выжать.
— Ни-че-го. Бум-бум — пусто. Как в моем кошельке.
— Предлагаю Марселятам не трясти понапрасну бутылками, а протрястись до озера.
— Ура! Айда ночью купаться!
— Вот и хорошо, а я тут по-стариковски посижу, потом стенку пойду доштукатуривать. Дочку только мою не потеряйте.
— Ни в коем разе. На купанье ста-ановись!
— Есть становись!
— Сабский с гитарой вперед!
— Есть вперед!
— Староста с Малышкой стройсь!
— Есть стройсь!
— Мы с Катюшей замыкающие. Будем потерявшихся подбирать. Песню за-апевай!
— Один верблюд идет, другой верблюд идет, третий верблюд идет, и весь караван идет…
Представляю, что о нас петушихинские дачники думают. Эй! Распахивайте окна! Протирайте глаза! Хлопайте в ладошки! Вот идут артисты! А ну как они перевернут вверх ногами ваш сонный уют? Что, понравится вам стоять с задранными вверх добропорядочно вымытыми ногами?! А каково артисту всю жизнь кувыркаться на арене?!
— Не оглядывайся, Малышка, сегодня Торопов с Катюшей немного выпивши, немного влюблены. Пусть себе целуются.
— Торопов же сказал, что он женат?
— Угу. И знаешь, какой у него талантливый дьяволенок сынишка! Они с отцом такие уличные этюды разыгрывают. Идут по Невскому, вдруг мальчишка кричит: «Смотрите-смотрите! В подворотню побежал!»: Торопов «Где? Где?» Сын: «Да вот же, рыжий такой!» Все начинают оглядываться, искать. Топорков: «Кот что ли?» «Да какой кот, ТИГР! Да вон, вон хвост!» Все: «Тигр! Из зоопарка! Ребенок врать не будет!» Паника. А эти довольные сматываются.
— А как же Сабский?
— Жених? Ну, этому полезно поревновать — больно много о себе мнит.
Надо же, не боятся никого. Играют с миром, будто это один большой цирк. А сами как будто одна семья: и не важно кто на ком женат, кто с кем целуется. Главное, что все талантливы, все друг в друга влюблены. Здорово!
— Эй, как там водичка?
— Жаль, я плавки не взял. Придется оставить свое мещанство неприкрытым!
— Здесь все свои, можно и без ничего.
— Эй, посторонись, голое искусство идет!
— А я купальник захватила.
— Смотри, Староста, от коллектива отрываешься!
— Во Малышка дает: раз-два и в воду. Холодно, Малыш?
— Не, ей не холодно. Ее, поди, в бродячей повозке заделали. В походном котелке купали.
Дураки. Самих их неизвестно в чем купали, если они даже озерной воды боятся. Кто их просил сюда приезжать, если они считают папу стариком. Подумаешь, артисты, папа, между прочим, лауреат международных конкурсов. И не хвастает. Ладно, барахтайтесь голые в тине у берега, а я по лунной дорожке доплыву до середины озера. Эй, где вы там, ау! Что-то не слышно голосов. Бр-р-р, прохладно, пора поворачивать. Неужели они бросили меня одну? Или спрятались в кустах, чтобы напугать? Ушли. Ну и черт с ними. Я-то одна доберусь, а вот где они будут искать матрасы-раскладушки? Не знаю.
— Доча, это ты?
— Угу.
— А народ где? Спит?
— Наверно. Свет отключили, ничего не видно.
— Ты вот что, дружок, принеси холодной воды. Голова у твоего непутевого отца раскалывается. Перепил.
Еще не легче. Напоили человека и дрыхнут. Где-то у нас огрызок свечки на веранде был.
— Спасибо, голуба. Еще, знаешь, дружок, мне бы компресс холодный на лоб. И анальгинчику.
Где тут найдешь полотенце? Намочу-ка свою рубашку. Ой, коробка с лекарствами рассыпалась! Ничего, завтра соберу.
— Ну, ты, мартышка, настоящий друг. Спасла старика отца от неминуемой смерти. Поздно уже, ложись.
Интересно, куда «ложись»? В моей кровати кто-то спит. И в кровати Антонины Ивановны тоже. Может, собрать старые ватники и лечь внизу на кухне? На полу, конечно, жестковато, зато туда по дощечке никто не пройдет и никто не помешает.
