— Куда ты грязный ком поволокла?
— Обратно на газон. Здесь он растечется грязной лужей, будет некрасиво. А там со своими в куче… все-таки еще полежит.
— Брось ты с гадостью возиться. Ты Пшеничного видела?
— Нет.
— Врешь. Он на углу стоял, наблюдал, как ты снег по лестнице катала.
— Что же он не подошел?
— Меня заметил. Ну-ка, скажи правду: ты хоть раз без меня с ним виделась?
— Да.
— Сколько раз?
— Три.
— Та-ак. Он не хотел за мной заходить?
— Нет.
— И ты считаешь, что это по-товарищески?
— Это что — допрос?
Ой, как неловко вышло. У Ларки же родители милиционеры.
— Почему же ты с ним пошла? Ты же обещала?
— Не знаю. Он меня как собаку на поводке водит.
— И тебе не стыдно такое говорить? У тебя что, женской гордости нет?
— Понимаешь, в моей с ним дружбе…
— Ах, у вас дружба?! Мы с тобой вместе с пятого класса учимся, а он только что появился и, пожалуйста, — у вас дружба! А известно тебе, что между мужчиной и женщиной дружбы вообще не бывает: либо любовь, либо ничего!
— Я не знала, что между мужчиной и женщиной не бывает…дружбы. Ты это у Бальзака прочла?
— Угу. Ну, так как?
— Что как?
— Кто тебе важнее — я или он?
Господи, опять выбирать! Это уже было! С Ларуськой! Я больше не могу! Я не умею, выбирать!
— Лар, ты — это ты, а он — это он. Здесь же все совсем другое.
— Ничего не другое. Я не хотела тебе всего рассказывать, потому что ты очень наивна. Но я требую, понимаешь, требую, чтобы ты оставила этого человека.
Лара права, Пшеничный так о ней говорил, что совестно было слушать. Это, в общем-то, предательство. Но как она может требовать? Она же не учитель.
— … И потом, ты же должна думать о своем будущем. На носу экзамены. Нам нужно вместе готовиться. О каких гулянках может идти речь?
— Мы же…
— И вообще, тебе нужно развивать силу воли. У тебя бритва есть?
— ЧТО?
— Жаль. Я бы сейчас разрезала себе руку до самой вены, чтоб ты видела, что для меня значит дружба.
— Лар, у меня сегодня мама из Риги приезжает. Мне нужно в шесть часов быть дома.
— Хорошо. Иди. Я тебя не держу. Только когда придешь к себе, кинь мне в форточку ответ: я или он. Я буду стоять вот тут, под деревом и ждать хоть до завтра.
— Лар, ведь дождь…
— Иди. И запомни: если ты попытаешься меня обмануть и встречаться с ним тайком, я все равно узнаю.
— Но…
— Иди.
Господи, зачем все это Ларке? Ей же не нужен Пшеничный? И я не нужна. Она взрослее нас обоих в сто раз.
И как мне ему сказать про Ларкин ультиматум? Он разозлится или высмеет меня. Врать? Прятаться? Не подходить к телефону?
— Ты чего под дверью стоишь?
— Ключ куда-то запропастился.
— Вечно ты ключи теряешь. Мать ее ждет, а она, незнамо где, шляется.
— Ой, приехала? И пальто привезла? Какого цвета?
— Не видела, не знаю. Умойся сначала. Все лицо в грязи. Плакала, что ли?
— Нет. Дождь.
Мама и вправду немного другая приехала. Как будто с курорта. Или это я успела за три дня от нее отвыкнуть?
— Мам, хорошо в Риге? Красивый город? Ты в гостинице жила?
— Обуй тапки, от мокрых чулок следы на полу.
— А в кафе кофе пила? В этом пакете новое пальто? Какого цвета?
— Устала я с дороги. Давай не будем сегодня распаковывать.
— Ну, мамочка, пожалуйста.
— Не трогай руками.
— Белое? Я в дырочку посмотрела. Белое?
— Скорее светло-серое.
— Марко больно. Совсем ума нет, для Ленинграда белое пальто справлять.
— Бабушка! Белый цвет — самый королевский. Мам, примерь.
— Ладно, уговорила, лиса, развязывай.
— Вот! Именно таким я его и видела. Тютелька в тютельку: клеш, воротник, как у королев, и белое.
— Срам, как обкарнали. Матерьял, поди, закройщик украл.
— Бабушка! Сейчас модно короткое.
— Не кричи, побольше твоева понимаю, где мода, а где обкорочено. Добротный габардин — и так испортить.
— Ну что ты, посмотри, как красиво. Прямо как на выставке.
— Твоей матери не на выставке стоять, а в трамваях тереться, на работу ездить.
— Мам, ну что она, вечно все ругает.
— Ладно, не ссорьтесь, я тебе тоже демисезонное пальто привезла. Открывай чемодан.
— Зеленое?!
— Примерь.
Странное пальто. Цвет нормальный, а вот рукава… я таких ни у кого из девчонок не видела.
— Это рукав кимоно. Он на Западе очень моден. Не сутулься. Спина хорошо сидит.
Ки— мо-но -японское слово. В школе услышат — ржать начнут.
— Ну и пальто! Сущий балахон! Это, поди, специально для беременных.
— БАБУШКА!
— Действительно, мама, причем тут беременные?!
— Сами что ль не видите? Куда ребенку такое: рукава — летучая мышь, кругом складки… Пузо ей, что ли, в них прятать?
— БАБУШКА!
— Что «бабушка», закройщики в Риге специально вредительством занимаются. Смеются над русскими дурами. А вы как попки: мода, мода! Кому, спрашивается, такая мода нужна?!
— Не сутулься. Когда колесом спина, ни одна вещь сидеть не будет. Покрой очень современный, просто бабушка к нему не привыкла.
— Что же она тогда критикует?
— Действительно, мама, у тебя язык просто приспособлен для того, чтобы людям настроение портить.
— Я правду говорю. А не нравится, могу и к себе уехать. У меня, чай, собственная комната есть. Только, когда понадоблюсь, не бегите и не звоните. Не приеду.
Ой, забыла Лариске записку в окно бросить. Неужели она там так и стоит в темноте, под дождем? Ничего не видно. Ушла, наверно. Не дождалась.
Странно, почему у каждого человека своя правда: у Ларки своя, у бабушки своя, у мамы своя. И каждый старается меня в свою правду затолкать. А мне — одна правда велика: я растягиваюсь, растягиваюсь, все равно меня не хватает. Другая мала: сжимаюсь, сжимаюсь аж кости трещат. Все равно не довольны.
Но ведь я же жи-ва-я, мне больно?
— Э-э-э, да никак у тебя новое пальто, поворотись-ка, сынку!
— Да нет, пап, не новое. Я в нем уже неделю хожу. Просто ты не замечал.
— Мать купила?
— Из Риги привезла.
— Ну-ка, ну-ка, а что… у твоей матери, кажется, вкус проклюнулся. Или это ей режиссерша присоветовала? Ничего не скажешь, бабенка эта в верхах покрутилась.
Нет. Пожалуйста. Умоляю. Не нужно со мной говорить. Я не могу с людьми. Не умею.
Все. Ухожу. И пусть мое новое пальто останется висячим упреком человеческому несовершенству.
Маэстро, медленный вальс, пожалуйста! Благодарю вас, Солнце. Вы сегодня за шпрехталмейстера?
— Вытупа-а-ает…!
— Ш-ш-ш-ш, погодите объявлять, я еще…
— Что вы ищите, мисс?
— То, чего не теряла. Или, может быть, то, чего нет. В цирке всегда ищут то, чего не бывает.
— Выступа-а-ает Мисс Икогнито! Маэстро, туш!
— О, мисс, это вы создали такой красивый сад? Вы иллюзионистка?
— Ш-ш-ш, спугнете. Конечно, это мой сад. Где же вы еще найдете такие нежные, такие молодые и такие отчаянно храбрые листочки на старых корявых ветвях?
— Вы кого-то ищите, мисс?
— Нет, нет, что вы, я кружусь по одним и тем же дорожкам, потому что мне кажется… нет, нет, ничего.
— Не лукавьте, мисс, вы ждете, что сейчас ОН пройдет по вашему саду.
— Да. И увидит золотые капельки мать-и-мачехи, рвущиеся сквозь пожухлую траву.
— Вы готовы, мисс? Я объявляю ваш номер! Уважа-аемая Публика, сегодня перед вами…
— Ш-ш-ш, это не публика, это мои одноклассники. Они вас, господин Шпрехталмейстер, не слышат. Видите, они спят с открытыми глазами. «… Сложноподчиненными предложениями называются… из пункта А в пункт В вышли… и отвечают на вопрос… икс равен трем…» Сейчас коснусь их волшебной палочкой. Ап!
— Браво, мисс! А что у вас на плече?
— Обыкновенная синица. Вы же знаете, люди не умеют друг с другом разговаривать. Я подарю каждому по синичке, они послушают, как щебечут пичужки, и научатся.
