Но если он ничего не натворил, то почему так старательно избегает меня? Почему так демонстративно увивается за Риткой?
— Слушай, ты Алку очень не любишь?
— Я?! Я ничего… Это она, по-моему, меня не очень…
— Да я и сам вижу, что она всего-навсего глупенькая девчонка. С ней и говорить-то не о чем. А вот представляешь — не могу. Не могу послать ее подальше. Чего она только своим скудным умишком не придумывала — а вот не могу и все. Дурак, да?
— А что тут Пшеничный натворил?
— Этот-то? Ничего. Делать ничего не умеет и не хочет. Пришлось в город турнуть.
— Туман опускается. Красивое небо, да?
— Угу. Пошли к нашим. Пора коней гнать обратно.
Странные у меня получаются два города. Город счастливчиков, в котором живут те, кого любят, — это город недобрых людей. Зато в другом — живут хоть и несчастные, но зато добрые.
— Девчонки! Каша, кажись, пригорает!
— А ты мешай сильнее.
— Палка не достает до дна! Убавьте огонь!
— Это тебе газ, что ли?
— Не убавляйте! Наоборот, подбросьте дров, вода для кофе не закипает!
— Так бросать или не бросать?
— Не надо! Давайте кастрюлищи поменяем местами.
— Ага, попробуй их сдвинь.
— Горн слыхали, сейчас после зарядки как рванут в столовую — живьем ведь сожрут.
— Лаш, беги скорее ложки-миски раскладывай!
— Какая все-таки англичанка — отмерила продукты и пошла досыпать. Даже не поинтересовалась, умеем ли мы чертову кашу котлами варить. Ник. Мих. бы так никогда не сделал.
— Она только и знает со своим «ашниками» возиться.
— Нин, а если из кофейной кастрюли долить кипятку в кашу?
— На кофе не хватит.
— Рит, по-моему, так кофе вообще не варят. Нужно было сразу смешать воду с молоком, а когда закипит, ухнуть туда пачку.
— Вот и вари сама, раз такая умная.
— Девчата, не ссорьтесь, попробуйте лучше кто-нибудь кашу, может, она готова?
— Я не могу, у нас дома такую не варят.
— Подумаешь, не варят, а прошлую неделю ты ее ела?
— Ну-ка? Вроде, не готова. Вы ее солили?
— Ларка солила.
— Может, тогда молока добавить?
— А на кофе?
— Да черт с ней, с кашей, вчера у второй бригады не лучше было.
— Лаш, ты чего жуешь?
— Я не жую, я хлеб маслом намазываю.
— Лар, иди ты помешай, у меня уже от палки мозоль на пальце.
— Ого! Как ко дну пристала! Теперь ее зубами не отдерешь.
— Девчата! По местам: англичанка идет!
— Что-то тут у вас горелым пахнет?
— Да каша вот…
— Ничего, крышкой закройте, дойдет.
— И кофе не закипает…
— Сыпьте так, зарядка кончается. Масло разделили?
— Нет, мы решили бутербродами.
— Дайте-ка попробовать… Прекрасно, через пять минут запускаем первую смену.
— Лаш, ты опять жуешь?
— А чего, англичанка ест, а я рыжая?
— Не, Лаш, ты не рыжая, ты серо-буро-малиновая, в крапинку.
— Девчата! По местам! в столовую прут!
— Кто кашу разносит?
— Мы с Ниной.
— Кто кофе?
— Ритка с Ларкой.
— Ладно, мы с Лашей наливаем и накладываем.
Зря мы с Ниной кашу вызвались разносить, сейчас «вэшники» как попробуют, так и начнут выпендриваться!… Будто они сами лучше приготовят.
— Ну, чего «вэшники» говорят?
— Ничего. Наряды обсуждают. Их на веники сегодня.
— Пронесло. Свои ругать не будут.
— Ку-ухонные, поторапливайтесь, все уже пожрали, а мы сидим.
— Да мы и так рысью.
— Пристроились тут у печки. Живей!
Что Алка на меня так уставилась? Кто-нибудь, наверно, проболтался ей про «ночное». Ну и дураки. На лошадях как будто покататься нельзя.
— Эй, кухонные, вы чего это трудящихся помоями кормите? Сами-то, небось, такое жрать не будете! Мы сейчас на кукурузу, а вы себе картошки нажарите и трескать будете!
Что это Алка — с ума сошла? Какая картошка? Она хочет, чтобы все взбунтовались и не ели? Вон, многие уже ложки опустили.
— Неправда, мы старались.
— Ах, старались?! Вот взять бы эту кашу и размазать по вашим поганым харям!
Куда делась вся бригада? Хоть бы они ей сказали… И вообще, почему весь класс молчат? Она же не права!
— Заткнись. Не позорься.
— А-а-а, заступничек нашелся? Ночь прошлялся, потом выдрыхаешься и к их картошке пристроишься!
— Я сказал — заткнись!
— Ну, лошадник, подойди только ко мне, при всех говорю: плюну в твою поганую рожу!
— Горн! Пошли, робя, по нарядам.
Какие все-таки девчонки… Спрятались на кухне. Бросили меня одну на растерзание толпе. Только Богданов заступился. Ему еще за это влетит.
— Во напачкали! Прямо как свиньи.
— Да-а, тут мыть не перемыть.
— Думаешь, после нас меньше оставалось?
— Миски-то еще что, вот бак из-под подгоревшей каши — чистить не перечистить.
Почему девчонки только о посуде говорят? Или они Алку не слышали? Вряд ли, она так кричала, что до самых бараков слышно было.
— Девочки, давайте я кастрюлищу из-под каши отдраю. Я ее залью водой, а когда отмокнет — поскоблю ножом.
— Чего лезешь? Твоя, что ль, кастрюля?
— Ты что, Лаша, при чем тут «моя»? Она же самая грязная.
— Я ее первая застолбила.
— Да тебя тут даже не было. Девочки, скажите ей!
Молчат. Смотрят на кастрюли и молчат. Будто не знают, что Лаша в жизни ничего не отчистила.
— Ну, хорошо, Лаша, я тогда из-под кофе возьму. У нее дно тоже черное.
— Я тебе не Лаша. Думаешь, очень умная, а сама — побирушка. Нинкин купальник напялила и носишь.
— Она же мне сама отдала. Он ей мал…
Опять молчат. Что же они все за Алку и Лашу? Даже Нина? Даже Ларуся? Я же их хотела взять в свой город Нелюбимых?…
Ладно, пусть. Пусть живут с Лашами. Мне бы только не заплакать. Только не показать, что обидно. Лучшее средство от слез — работа. Так, миски собрала, ложки-кружки тоже. И-и начали: остатки каши — в ведро, миска — в таз, остатки — в ведро, миска — в таз, остатки… не забыть бы сразу после посуды сбегать на реку выстирать Нинкин купальник. Выстирать, высушить, аккуратно положить на подушку: «Спасибо, больше он мне не нужен. Без загара люди прекрасно живут, а вот без дружбы…». Остатки каши — в ведро, миску — в таз, остатки — в ведро, миску -…
До чего же вы бессовестные, слезы! Капаете на руки, мешаете работать. Думаете, я с вами не справлюсь? Ошибаетесь. Сейчас загоню обратно в глаза и запру на замок. Будете знать, как выдавать меня чужим.
— День-ночь, день-ночь, мы идем по Африке,
— День-ночь, день-ночь, все по той же Африке,
— И только пыль, пыль, пыль из-под кованых сапог…
— Не-а, на силосе еще не пыль… Вот на капустном поле было… Помнишь, бесконечная борозда. Тащишь тяжеленное ведро с водой и поливаешь каждый росток, из кружки. А солнце пече-ет!
— Зато загорели.
— Ага, до полного расплавления мозгов у Ритки. Мне так и видится, как она старательно льет тонкой струйкой под корешок, а потом так же старательно ввинчивает босоножкой жалкого капустенка в землю.
— Веники — тоже не санаторий, смотри, какие у меня кровавые мозоли от секатора.
— Ну, все-таки лес, березки шелестят…
— … Комарики кусают.
— Да-а, жаль, мы не по комарам со Штатами соревнуемся.
— И не по березовому силосу. У них, поди, и берез-то путных нет. Чем только бедный скот питается?
— Королеву полей трескает.
— Ну, с той кукурузы, которую мы удобряли, капиталистические коровы ноги бы протянули.
— У нас выведен карликовый сорт для мини коров. Можно приглашать американские делегации и делиться опытом.
— Не, рано приглашать — к осени она вымахает до колена да еще початки даст.
— Початки нам ни к чему. Их только свиньи едят. Ты где-нибудь свинью в окрестностях Сабска видела?
— Только Лашу.
— Лаша не в счет, она продукт ленинградского производства.
— Слушай, а может нехорошо, что мы на корм скоту березовый лес переводим? Ну, в этом году березы спилили, ветки общипали, а чем на будущий коров кормить?
