— Ну, как бы то ни было, это уже основа, — утешила Мод Ларкин, без которой основа состояла бы из семерых. — Наберем кучу других здесь — может, куда более способных, чем эта чертова скарсдейлская толпа. В самом деле, дорогая, уверена, все пойдет на лад, как только устроишься.

Но Джим был совершенно не уверен:

— Как она устроится, если придется столько платить? На твоем месте, Алиса, я бы дважды подумал, прежде чем браться за это дело. Куда лучше оставаться в Скарсдейле.

Он, видно, не понимал, что пути назад у нее не было. Она сможет начать новую жизнь, несмотря ни на что. Должна начать. Алиса стремилась к этому с отчаянным оптимизмом, не оставлявшим места сомнениям. С глубокой верой в оправданность своего стремления.

Но еще надо было убедить в этом Джорджа. Она рассказала ему только то, что работа в загородном центре вдохновила ее заняться частным преподаванием скульптуры в собственной студии, что скоро сделает ее финансово независимой и потребует переезда в Риверсайд, о котором она упомянула лишь, что это «очень маленькая, приятная община с прекрасной школой для Бобби». Теперь пришлось признаться, что арендная плата там будет много выше, чем в Скарсдейле, а прекрасная школа, собственно, не муниципальная, а частная; и скоро он по телефону обрушил на нее шквал вопросов.

Частная школа? Частные владения? Что она имеет в виду под частными владениями? Вандер Мер? Уолтер Дж. Вандер Мер? Господи милосердный, да знает ли она, что эти люди миллионеры? В итоге она оказалась в тупике.

— Алиса, думаю, ты замахнулась на то, что не сможешь осилить. Мне все это очень не нравится.

— Мне не нужно, чтобы тебе нравилось. Не нужно, чтобы ты вмешивался в мои дела, ни в какие, и, конечно, не нужно твое одобрение. Тебя это совершенно не касается.

И, бросив трубку, она укрепилась в своей решимости. Его это совершенно не касается. Это касается только ее, а еще Бобби. Если Джордж Прентис не способен понять ее в такой решающий момент, это лишь доказывает, что он не способен понять ее вообще. Теперь ничто не могло ее остановить.

Они переехали в сентябре 1937 года. Повесили purdah Стерлинга Нельсона над камином, красиво развесили его картины и расставили его мебель, и вскоре их дом стал выглядеть не просто богато и уютно — он выглядел интересно, как ни один из тех, в которых они жили прежде.

Мод и Джим Ларкин зашли похвалить дом и привели с собой друзей, которые тоже его похвалили, а вскоре и Бобби начал приводить домой школьных друзей — мальчишек, которые держались так же неприветливо и странно, как дети Ларкиных, а уж Мод быстренько и с одобрением определила, чьи они отпрыски.

«Мальчишка Дженнингс? О, так это сын Филипа Дженнингса, очень влиятельного в „Тайм“ и „Лайф“». Или: «Фергюсон? Великолепная семья. Хорас Фергюсон был личным секретарем старого Вандер Мера, пока не стал его компаньоном в фирме; теперь он вроде советника Уолтера-младшего. Жена его страшная зануда, но Хорас настоящий душка; Джим очень любит его, хотя они постоянно ссорятся из-за политики».

А скоро она стала бывать на вечеринках в домах этих людей — вечеринках, где ее мгновенно признали как друга семьи Ларкиных, скульптора Алису Прентис; мужчины расточали комплименты и знаки внимания, женщины выражали желание заняться скульптурой под ее руководством.

Чуть ли не первым делом она заказала в типографии немалое количество почтовой бумаги с личным грифом:

и написала полные энтузиазма письма всем, кого непременно обрадует ее удача: нью-йоркским друзьям, нескольким людям в Скарсдейле и всем своим сестрам. Самое длинное и самое восторженное — Эве, миссис Оуэн Форбс в Остин, Техас, и ответ от Эвы не заставил себя ждать: «…не могу выразить, как я восхищаюсь твоим характером, дорогая. Ты неукротима. Знаю, у тебя и Бобби будет чудесная новая жизнь. Оуэн присоединяется к моим пожеланиям…»

Слова «ты неукротима» вновь и вновь вспоминались ей на протяжении долгого утра в зале для сквоша, поскольку она работала очень продуктивно, как настоящий профессионал. Искусству требуется соответствующая обстановка. Корт и новая жизнь в Боксвуде с его атмосферой богатства и непринужденности как бы освободили ее талант от неких пут. Идеи, ранее казавшиеся неосуществимыми в ее кустарной студии в Скарсдейле, теперь оказалось возможным быстро и успешно воплотить в материале. Отливки некоторых старых садовых скульптур, из самых удачных реликвий периода, который она переросла, были составлены в дальний угол студии; но большинство из экспериментальных вещей, над которыми она работала в Скарсдейле, теперь стояли скрытыми под тонкой тканью, поскольку перестали нравиться ей. Сейчас она взялась работать с новым материалом: камнем. Прежде она несколько раз предпринимала такие попытки, но по-любительски, и только теперь начала открывать для себя возможности, заложенные в этом материале. Камень был живей, естественней; по сравнению с ним лепка казалась искусственной. Она не забросила глину — какие-то вещи требовали воплощения в глине, — и, работая с тем и с другим материалом, она продвигалась к новой, смелой, свободе выражения. Она чувствовала, что впервые обретает мастерство. Уиллард Слейд гордился бы ею. Даже в ее менее удачных попытках было нечто обещающее; она совершенствовала вещи, достойные представления на ежегодной выставке в музее Уитни, а также других выставках поскромней, и чувствовала, что может собрать достаточно законченных работ для персональной выставки в Нью-Йорке весной.

И преподавание в послеполуденные часы трижды в неделю вызывало у нее все что угодно, но не сопротивление: оно придавало творческой энергии, и она ходила между своими ученицами с ощущением спокойной уверенности, чего никогда не испытывала в Уайт-Плейнс.

«Скульптура — это форма во взаимосвязи с формой, — говорила она и, остановившись у чьей-нибудь незаконченной работы, находила пример для иллюстрации своих слов. — Вот взгляните, эта форма не в полной мере связана с этой — недостаточно динамична. Возможно, будь она более энергичной, дай она нам почувствовать, как переходит в эту форму, целое было бы выразительней». Продолжая расхаживать, она говорила: «Создавая произведение, мы должны развивать в себе чувство целого; никогда нельзя позволять себе рассматривать композицию как двухмерную…»

Она и не представляла, что преподавание может доставлять такое удовольствие, и никогда так не наслаждалась, чувствуя, что ученицы слушают ее как завороженные.

Однажды в разгар особенно вдохновенного урока она оторвалась от разбираемой фигуры и увидела, что в маленькую дверь тихо вошла миссис Вандер Мер и наблюдает за ними.

— Пожалуйста, не прерывайте занятий, миссис Прентис, — сказала миссис Вандер Мер. — Мне просто захотелось прийти и посмотреть. И должна сказать, это восхитительно.

К началу зимы она оказалась в долгах: в студии прибавилось лишь трое новых учеников, а счета только росли.

Но на Рождество она получила официальное приглашение встретить праздник у миссис Уолтер Дж. Вандер Мер дома, взволнованно поделилась новостью с Мод, приглашенной тоже, и та подтвердила, что это настоящий триумф в светском обществе: лишь очень немногие получают приглашение в Большой Дом на вечеринку по случаю Рождества, а «остальной город каждый год буквально накладывает на себя руки».

Для такого события Мод и Алиса купили новые вечерние платья, и само событие не оставляло желать ничего лучшего. Ярко пылали поленья в огромных каминах, отражаясь сотнями крохотных огоньков в хрустале и серебре; сновали слуги в белых куртках, разнося подносы с горячими закусками и пуншем, и среди гостей медленно и царственно двигалась миссис Вандер Мер. Джим Ларкин в смокинге казался неотесанным грубияном со своими постоянными замечаниями вроде: «А где, черт возьми, жратва?» или «Почему не выставляют настоящую выпивку?» — и Алиса была рада, что его и Мод не было рядом, когда приблизилась миссис Вандер Мер и протянула ей изящную руку: