Подумав, Герин принялся расстегивать ремень. И позже Эштон долго вколачивал его в кресло для посетителей, заставляя глухо стонать и выгибаться от удовольствия. И содрогаться в сильнейшем оргазме, хватаясь за несчастное оскверненное кресло, а господин директор проваливался вслед за ним в сладкую, кружащуюся бабочками бездну — чтобы упасть рядом и сверху, целуя любовника во влажный висок и закушенные до крови губы. И видеть, как, дрогнув, распахиваются его веки, и встречаться с равнодушным каменным взглядом.
Тем вечером, придя домой, Герин узнал, что умерла его мать.
========== Часть шестая: Как терпеть ==========
День похорон матери был осенне теплым и ясным. И выходным для Герина, даже не пришлось отпрашиваться. Они вышли из колумбария в бездумном молчании, он взял сестру под локоть, переплел их пальцы. Хотелось прижать ее покрепче, сдавить тонкую руку, чтобы ощутить ее присутствие, и спросить глупое и жестокое: “Но ведь тебе-то лучше, Эйлин?” Но ничего из этого он не позволил себе. Они спустились по улице к какой-то кафешке, сестра потянула его внутрь, и он послушно последовал за ней — не все ли равно, где справлять поминки.
— Мне в конце следующей недели надо в командировку, на три дня, — сказал он, разглядывая медный крестик матери. Цепочку он обмотал вокруг запястья, подобно четкам. — Ты справишься одна, Эйлин?
— Конечно справлюсь, Герин, я привыкла быть одна, — она тоже смотрела на его запястье.
— Не говори так…
Официант принес горький кофе с коньяком ему, и густой шоколад — ей, в углу смеялись матросы и девицы, солнце преломлялось и сверкало в стеклах, играл патефон, а они больше не произнесли ни слова.
***Синяя тетрадка Эйлин фон Штоллер, запись вторая.
Сегодня я подслушала разговор врачей — они курили на лестничной площадке, а я спряталась внизу, услышав, о чем они говорят. Обо мне. Доктор Таснин — тот симпатичный, что появился здесь недавно — говорил, что мое заболевание похоже на какую-то “мутирующую церебральную инфекцию”. Я решила записать это сразу пока не забыла. Он говорил еще, что эти “штаммы” были выпущены из разгромленных лабораторий в Кастервице. Значит вот причина многих наших несчастий — не поехали бы мы перед самым переворотом на воды — и были бы живы мать с сестренкой… Но, наверно, если доктора теперь знают, что это за болезнь, то смогут помочь мне? Как жаль, что это не обнаружилось раньше… Я решила не рассказывать об этом брату: потерплю, пока положение не станет определенным.
***Конец записи, дальше идут портреты людей, среди которых много врачей***
Он не сможет отвертеться сегодня, — думал Эштон, следя за своим секретарем, убирающим бумаги во время совещания.
Господин директор велел заказать только один люкс на них двоих, так что Герин был в курсе предстоящего ему ночного развлечения. Эштон вспомнил его гадкую ухмылку и вопрос: “Медовый месяц, дорогой?”
Я тебе покажу медовый месяц, — он несколько раз повторил про себя эти слова, словно компенсируя свое тогдашнее молчание. Тогда он просто онемел от злости, как, впрочем, часто бывало в последнее время. Почему именно с Герином ему начало отказывать неизменное хладнокровие и красноречие? Чертов дойстанский выродок. С приближением вечера в паху наливалось тяжесть, а мысли разбегались, отвлекаясь от занудных прений по давно пережеванному вопросу. И сбегались к стройной фигуре секретаря, цепляясь за его текучие движения, широкие плечи, фарфоровое лицо, опущенные ресницы.
Позже в отеле Эштон имел счастье наблюдать за любезничающим с девушкой-портье Герином. Всего-то и надо было взять ключи, и вовсе не обязательно сопровождать эти действия дешевыми комплиментами и светскими улыбками.
— Извольте поторопиться, — подойдя, резко сказал он, недовольный промедлением.
Герин обернулся, и Эштон увидел, как черты лица его сковал лед, а вежливая полуулыбка превратилась в злую гримасу. Господин директор подобрался, готовясь осадить его в очередной наглости.
— Конечно, господин Крауфер… простите, дорогой… — и Герин робко прикоснулся к пояснице Эштона.
В глазах потемнело от бешенства. Девка-портье, пожилая пара гостей у стойки, мальчишка-носильщик — все смотрели на них с жадной брезгливостью.
— Что вы себе позволяете, — Эштон дернул выродка за предплечье и быстро потащил за собой. Тот не сопротивлялся, послушно шел рядом, крутя на пальце ключи и ухмыляясь.
Нагнуть и отыметь с особой жестокостью, — думал он в лифте.
Лифтер на них пялился.
— Только попробуйте еще раз выкинуть подобное… — прошипел он в номере, грубо толкая Герина к дивану.
— Но в чем я провинился перед вами, Эштон? — лживо спросил тот.
— Кончайте ломать комедию… дорогой. Лучше заткнитесь и раздевайтесь.
— Не хочу, вы меня обидели.
Эштон зарычал, окончательно теряя контроль. Он рванулся, желая только одного — повалить и вставить. Злость ли тому была причиной, похоть или гнусные фиглярства любовника — но он совершенно забыл, с кем имеет дело. И вспомнил только, корчась на полу от боли, словив сильнейший удар поддых.
— Ну, кто же так открывается-то, дорогой.
Взгляд Эштона остановился на ботинках тонкой телячьей кожи. Даже размер ноги у них совпадал, он отдал ему даже обувь. Эштон бросился с низкого старта, целясь головой в пах и намереваясь схватить за ноги. Но Герин ушел в сторону, перехватывая его руку и заламывая за спину.
Никогда раньше господин Крауфер не думал, что со взрослым, крепким мужчиной можно справиться так легко. Всего лишь вывернув под немыслимым углом руку — так что малейшее движение причиняло острую боль. Да, сам он и двенадцатилетнего мальчишку не смог бы заломить так прочно. Разве что отрубив. Он застыл, напряженно выгибаясь.
— Отпустите.
— А вы больше шалить не будете? — Герин, стоящий сзади, дернул его руку вверх, и Эштона подбросило на ноги болью.
— Нет, черт вас подери! Отпустите.
Герин швырнул господина Крауфера на диван и прищурился, наблюдая, как тот быстро поворачивается к нему лицом, вжимаясь в подушки и неловко придерживая руку. Кажется, их контракт только что закончился, и теперь снова придется судорожно метаться в поисках денег. Но сестра почти здорова, они справятся. А терпеть еще и побои он точно не нанимался.
Он развернулся и ушел в спальню. Сейчас бы поспать. Можно ли надеяться, что Эштон угомонится и не будет его доставать ночью? Эштон! Он усмехнулся: надо же, привык называть господина Крауфера по имени даже в мыслях. И тут же вздрогнул от нервной тревоги: нельзя было оставлять этого типа одного.
Герин вылетел обратно в гостиную и увидел господина директора, склоняющегося над саквояжем.
— Что это тут у вас? — он резко свел локти Эштона за спиной. — Револьвер!
— Отдайте! — Эштон рванулся в сторону и зашипел от боли.
— Неужели вы хотели меня пристрелить, Эштон? — он отпустил директора и подбросил в руке револьвер. — Это же преступление. Вы это понимаете?
— Я не хотел в вас стрелять, поверьте, — господин Крауфер замер, следя за тем, как небрежно его секретарь вертит оружие на спусковой скобе.
— А что хотели?
— Просто… для защиты. Вы ведь избили меня.
— Черт вас побери, вы первый на меня напали! А теперь еще и это. Что мне теперь с вами делать?
Эштон затравленно молчал. И Герин покачал головой. “Что же нам делать, Мирэне? — Давай его трахнем, милый!” Мирэне радостно смеялась в его сознании и хлопала в маленькие пухлые ладошки, а Герин ошарашенно присматривался к Эштону. Предложение было заманчивым: напоследок хотелось показать извращенцу — кто из них двоих мужчина. Но… было одно но: на Эштона у него не стояло. Совсем. Одно время Герин его ненавидел и испытывал сильнейшее отвращение. Потом эти чувства словно угасли, оставляя после себя неприязнь и легкую брезгливость. И еще какую-то странную привязанность: Эштон начал его развлекать своей злостью и метаниями. И… да, и тем, что доставлял такое удовольствие: и когда имел, словно шлюху, и когда сам изображал дорогую шлюху, страстно и умело его вылизывая. Последнее нравилось, естественно, больше, но каждый раз Герин воображал на его месте свою предпоследнюю пассию. Воображать на этом месте последнюю — Мирэне — было бы похоже на безумие.
