В полном молчании они занимались любовью на теплых гладких досках, собаки с интересом смотрели на них из сумрачных углов, и Эштон слушал журчание фонтана во внутреннем дворе, он поворачивал голову и видел белое небо в проемах галереи, все в ажурных листьях, совершенные декорации, оттеняющие их страсть.

— Как твоя сделка века с этими фармацевтами? — спросил Герин после бассейна, обнаженный, он застегивал Эштону запонки на белоснежной рубашке. И Эштон самодовольно принялся докладывать о финансовых успехах, чтобы услышать одобрительное “молодец”. Герин всегда слушал его так внимательно, что когда-то он решил было, что тот хочет тоже заняться бизнесом. Но это было не так, на деле Герин интересовался только новыми самолетами, причем совершенно бескорыстно — завод-то принадлежал Эштону. И еще газетой, для разнообразия — своей. Так что все такие разговоры были лишь для удостоверения в финансовой стабильности. Но Эштон очень любил их — из-за законного чувства гордости, одолевавшего его в эти минуты.

— Кстати, — сказал он, — помнишь швейцеринского гения, нашедшего вакцину от нейронной чумы? Мне удалось запрячь его на новый контракт.

— Прелестно, Эштон, просто прелестно.

— Представляешь, у него жена — дойстанка. Я взял для них приглашение на прием у Ансалиса.

— Спасибо, дорогой, — Герин изобразил признательную улыбку и принялся одеваться.

Случайная дойстанка или привет с Родины? Герин усмехнулся: а ведь Эштон полагает, будто он скучает по соотечественникам. Не стоит рассеивать эти прекрасные иллюзии.

***

Эштон взял мохито у пробегающего мимо официанта и нашел взглядом своего юного гения. Тот притулился у колонны, грустно наблюдая за танцующими.

— Скучаете, доктор Таснин?

Нервный ученый аж подпрыгнул и уставился на него влажно поблескивающими глазами.

— Да… нет, господин Крауфер.

— Возьмите мохито, доктор, — ласково заулыбался Эштон и положил руку ему на плечо, — весьма приятный коктейль.

— Да, спасибо, — доктор сделал большой глоток и неуверенно покосился на работодателя.

— Ваш кузен, господин Крауфер… Он все время танцует с моей женой…

— Да? — Эштон тоже посмотрел в зал. Герин сжимал в объятиях тонкую женскую фигурку, они кружились в медленном вальсе, одинаково светловолосые и черноглазые, такие чужие среди веселой смуглой толпы. И не сводили друг с друга глаз. — Полно вам, доктор, наверно, они знакомы, ведь, кажется, ваша жена — дама из общества, будьте снисходительны.

— О, нет, какое общество, увольте… Что у них может быть общего с вашим кузеном?

— Это вам повезло, — засмеялся Эштон, приобнимая и утягивая собеседника в сторону, — что здесь нет второго моего кузена. Иначе бы вам ни за что не вырвать жену из их лап. А так — шанс есть, вполне определенный.

— Второй кузен? И тоже дойстанец? — тихо ужаснулся доктор Таснин, а потом с доверчивой надеждой заглянул в лицо Эштону: — И как же… вырвать?

Эштон отвел взгляд и облизнулся:

— Сейчас я вам все подробно расскажу…

***

Эштон благосклонно внимал горячей речи Герина о шансах какого-то там трехлетки в предстоящих бегах. На эту животрепещущую тему в табачном кабинете дискутировали уже с полчаса, и Эштон в ней расслабленно не принимал участия. Он смотрел на медленно растущий столбик пепла на своей сигаре и лениво думал о том, что Герин вполне удачно играет на скачках, хоть никогда и не говорит об этом, предпочитая делать вид бескорыстного любителя благородного спорта. Этот хитрый тип никогда не посвящал Эштона в свои темные делишки… как будто можно скрыть что-то от человека, управляющего твоим капиталом. Так что Эштон знал и о подпольном тотализаторе, и о спекуляциях с предметами искусства… И о том, что Френц играл на бирже — тоже удачно, и об их загадочных совместных махинациях, после которых специальный поверенный отмывал для обоих разнообразные суммы денег. Вот об этом он предпочитал не думать — связана ли была разудалая парочка с криминалом или теневой политикой… нет, его это не касается. Достаточно было того, что они могли “решить вопрос”. И один раз Эштон даже обратился к Герину с подобным вопросом.

— А на кого бы вы, господа, поставили в следующих выборах? — небрежно роняет Эштон, и бессодержательная дискуссия о скачках переключается на столь же бессодержательную беседу о политике.

— Пойду потанцую, господа, — через пару минут говорит Герин, на его лице — великосветская скука.

Бедный доктор Таснин.

***

Герин необычайно тих, они возвращаются с приема, и он неподвижно смотрит в окно лимузина, и реплики Эштона повисают в воздухе. Ехать долго, и скоро молчание становится ватно-ледяным, Эштон растерянно теребит узел галстука, он ищет тему для разговора, пытаясь разбить вставшую между ними стену:

— Эта дама… жена доктора Таснина, вы с ней были знакомы?

— Несколько мгновений я думал, что сошел с ума, и Эйлин вернулась ко мне. Но я обознался, — едва слышно отвечает Герин и закрывает глаза. — И слава Богу, Эштон, что бы я сказал, если бы это была она.

Это снова какая-то тайна, и по дойстанской еще привычке Эштон не решается узнать сверх положенного, поэтому он не спрашивает, что значит для Герина “она”, и кто такая Эйлин. Вместо этого он молча садится на пол, прижимается щекой к бедру любимого и дожидается, пока тот запустит пальцы в его волосы.

Эштон вспоминает сегодняшний вальс и женщину в объятиях Герина. И вдруг решается высказать давно лелеемую идею:

— А ты не хотел бы обзавестись наследником?

Герин вопросительно вздергивает бровь, и он поспешно добавляет:

— Я договорюсь с какой-нибудь юной красоткой, она сможет стать матерью наших с тобой детей… за большое вознаграждение, естественно… Они даже будут братьями… или сестрами…

— О, Боже, — смеется Герин, — я говорил тебе, что ты совершенно аморальное чудовище? Нет, скажи, что это неправда, признайся, что ты просто заделал бастарда некой пейзанке, и хочешь теперь признать ребенка?

— Что же в этом такого аморального, — расстроенно шепчет Эштон. — Разве от этого не выиграют все стороны? По-твоему, достойнее заделать…

— Тшш… тихо, — Герин накрывает его рот ладонью и улыбается, глядя в глаза: — Все блондинчики будут моими.

— О… А ты знаешь, что, согласно новейшим теориям доктора Менделе, светлые волосы наследуются только если оба родителя — светловолосые. Вроде как темные — доминантные.

— Не знаю, что там за теории у твоего доктора Менгеле, а у всех дойстанцев волосы серебряные или рыжие, и это единственная доминанта, — фыркает Герин.

— Менделе, дорогой.

— Какая разница.

***

— Пойдем спать, — позвал Эштон, когда музыка закончилась.

— Ты иди… — Герин рассеянно пробежал пальцами по клавишам рояля и кивнул на коньяк: — Иди, а я еще посижу с моим пузатым горьким другом…

Эштон встал у него за спиной, положил руки на плечи, помедлил, вспомнил вчерашний бал, и задал тот самый вопрос, которой ему самому Герин задавал каждый день:

— Не расскажешь, что за дело ты провернул месяц назад? За сорок тысяч? — спросил он.

И получил совершенно безумную историю в ответ: об агентах Альбионриха, потерявшейся в предгорьях экспедиции и головокружительной охоте за королевским алмазом, который эта экспедиция нашла вместо древних храмов майранне.

Эштон с улыбкой слушал эту сказку и не мог поверить ни единому слову, но глаза Герина сияли восторгом и вдохновением, как когда-то давно во Франкшире, когда он рассказывал об арктических походах, и Эштон улыбался ему в ответ и думал, что это оказалось совсем нетрудно — увидеть его настоящего, надо было всего лишь спросить.

***Одна ночь из жизни потерянной экспедиции.

Чертовы альбионские агенты вновь уныло затянули свои национальные застольные песни. Герин вытащил себе собеседника из ближайшего салата и втирал ему про то, как скучает он по бескрайним снегам великой Родины.

— О, да, — соглашался его собеседник, — и вся королевская рать…

— Блядь! — остроумно срифмовал Френц и заржал.