В приемном покое ему навстречу вышел доктор с папкой подмышкой:

— Господин Штоллер! Я… — он как-то замялся, окидывая мужчину настороженным взглядом.

— Добрый день, доктор. Что с моей сестрой?

— Пройдемте за мной… Ваша сестра в очень тяжелом состоянии, вы, господин Штоллер, — он внезапно остановился и, резко развернувшись, гневно тыкнул в Герина пальцем. — Как вы могли допустить подобное?! Это просто возмутительно! Вы знаете, как она попала к нам?

— К сожалению, нет, меня не было в городе, — холодно обронил Герин. Слова доктора подхлестнули его чувство вины — если бы он вчера вечером сразу разобрался с Эштоном, а не потакал своим низменным слабостям, если бы вернулся в столицу вечерним поездом…

— Я обнаружил ее утром на скамье у набережной… — гнев достойного служителя медицины угас так же неожиданно, как и вспыхнул, теперь он потерянно прижимал к груди свою папку. — Я желал прогуляться с утра и нашел ее, она была как… — он замолчал, словно утеряв нить разговора.

— Я искренне благодарен вам за ваше участие в судьбе сестры, поверьте, наша семья в неоплатном долгу перед вами. Но мне все же хотелось бы видеть ее, доктор?.. — Герин вопросительно поднял бровь.

— Доктор Таснин.

— Доктор Таснин, — Герин прищурился, вспомнив это имя из записок сестры, и окинул собеседника изучающим взглядом. Доктор носил тонкие золотые очки, общий вид имел несколько угловатый и отличался какой-то юношеской смазливостью — несмотря на то, что был примерно ровесником Герина. Если бы они росли в одном городе, то наверняка доктор был бы из тех неуклюжих мальчишек, вокруг которых было так весело выписывать кренделя на катке, сбивать с ног и закидывать снежками.

Таснин криво улыбнулся:

— Да, конечно, пойдемте…

Они спустились по широкой мраморной лестнице, прошли извилистым коридором, поднялись по другой лестнице — серой, длинной и узкой — и, наконец, вошли в палату. Дыхание перехватило, стоило бросить взгляд на кровать: Эйлин лежала в маске с какими-то трубками, ведущим к ящичку, напоминающему патефон. Гудел он так же. Герин медленно подошел поближе, отмечая серый пергамент кожи, глубокие тени на лице…

— Она спит?

— Это беспамятство.

— И…— Герин сглотнул огромный острый ком, — когда оно пройдет?

— Я не знаю, это может продлится и несколько часов и несколько недель.

— Ясно, — он опустился на стул и уставился на свои руки. Ничего было не ясно. — А что это за маска?

— О, — доктор немного оживился, — новейшее изобретение, аппарат гипервентиляции… У вашей сестры сейчас нет сил даже дышать… Вам, кстати, нужно подписать разрешение на искусственное поддержание жизни.

И Таснин протянул ему какую-то бумагу — из папки.

Герин невидяще уставился на нее, пытаясь прочитать. Строчки плыли перед глазами, и он закрыл их, снова прислушиваясь к дальнему барабанному рокоту.

— Скажите, доктор, каково состояние моей сестры — подробно. Я знаю о параличе.

— У нее отнялись ноги, господин Штоллер, я делал тесты.

— Есть надежда на восстановление?

— Надежда есть всегда, господин Штоллер…

— Полагаю, это был ответ “нет”, господин Таснин, — Герин встал и подошел к окну.

Ослепительный блеск солнца заливал мокрые крыши. Как бы он сам поступил, зная о таком своем будущем? “Я бы застрелился.”

— Сколько ей осталось, при благоприятном исходе?

— Это был критический шок для организма, болезнь сильно прогрессировала, так что — года три… но за это время мы можем найти лекарства, все может измениться, наука не стоит на месте!

— И промучить ее еще года два? — безразлично произнес Герин.

— Но она будет жить эти годы, господин Штоллер! Разве жизнь не важнее всего? — доктор Таснин с ненавистью сверлил взглядом спину этого хлыща. Подонок явно не желал возиться с неудобной родственницей, ища повод отправить ее на смерть. Надменная сволочь, разряженная в дорогущие тряпки, тогда как его сестра носила обноски. Может, он сам и выгнал ее из дому? Между тем, хлыщ, все так же не оборачиваясь и с полным равнодушием в голосе, обронил:

— Какие еще последствия может иметь этот критический шок?

— Возможно… возможно память откажет… или речь… это поражение мозга, вы же понимаете, последствия непредсказуемы.

Герин усмехнулся: его сестра не хотела жить и в здравом уме и твердой памяти. Теперь она не сможет больше распоряжаться своей жизнью… если заставить ее влачить такое существование.

Он, наконец, обернулся:

— Отключайте ваш аппарат.

— Ч-что?..

— Отключайте. При мне.

— Но вы не понимаете… если вы не хотите содержать ее, то вам не придется потратить ни гроша — я смогу обеспечить лечение без ваших денег!..

— Я все прекрасно понимаю, — он подошел к постели. — Ведь достаточно убрать маску, не так ли?

— Да, — прошептал Таснин, с отчаяньем следя за действиями хлыща. Тот осторожно отстегнул маску, замер на несколько долгих минут, вглядываясь в лицо девушки. Потом провел рукой над ее губами, прикоснулся к сонной артерии. Поднял тяжелый взгляд на доктора, и тот мгновенно догадался, что никакой это не хлыщ, а просто-напросто убийца.

— Все кончено, доктор?

— Да, — выдавил Таснин. Даже убийцы не способны отличить столь глубокое беспамятство от смерти. Эйлин сможет дышать сама где-то с полчаса, и это наполняло его нерациональной надеждой…. Надо только выставить отсюда этого подозрительного “брата”. — Все кончено. Желаете, я распоряжусь о кремации? У нас есть возможность, знаете?

— Знаю, — Герин посмотрел на свои руки и спрятал их в карманы, наткнувшись при этом на твердый уголок записной книжки Эйлин. Он был немного благодарен за неожиданную заботу — заниматься формальностями было сейчас мучительно. — Спасибо.

Герин ждал доктора Таснина в приемном покое, тот обещал все организовать и сообщить время кремации. Он листал синюю книжку сестры, разглядывая бесконечные портреты людей, когда доктор подошел к нему:

— Через три часа, господин Штоллер.

— Так быстро. Премного благодарен, доктор Таснин, — он наклонил голову, прощаясь.

И положил книжку в пальто — чтобы годами перекладывать ее из одного кармана или ящика в другой, меняя одежду и письменные столы — но никогда больше не раскрыть.

Таснин бегом бросился назад, к Эйлин, снова опутанной проводами. Он подменил ее документы, и через три часа вместо Эйлин фон Штоллер в закрытом гробу сожгут безымянную молодую женщину, зарезанную ночью в порту. Сам же Таснин будет преданно и беззаветно заботиться о своей возлюбленной — чтобы через полгода услышать ее последние слова: “Я вас тоже люблю, Виттес”. Не все мечты сбываются, и чудо, на которое так надеялся юный доктор, не произойдет.

Герин шел домой — чтобы собрать вещи и навсегда покинуть этот город и эту часть света. В Арадии он надеялся забыть все.

Но жизнь распорядилась по-другому, и Родина снова вспомнила его.

Около подъезда ошивался белобрысый субъект с красноватыми рыбьими глазами и деревянной офицерской выправкой. Герин сжал в кармане нож, узнав соотечественника.

— Господин Герин фон Штоллер?

— С кем имею честь?

— Френц фон Аушлиц, — субъект щелкнул каблуками. — К вашим услугам.

— Не думаю, что ваши услуги мне понадобятся.

— Кое-кто полагает, что именно ваши услуги понадобятся вашей Родине, господин фон Штоллер.

Красные глаза, подумал Герин, признак вырождения. Но через красные глаза этого вырождающегося северного аристократа на него снова смотрел Дойстан, а барабаны, стучавшие для него все это время, возвещали, оказывается не дикарскую свободу, они играли военные марши. Герин просто не узнал их — ведь он никогда не был военным.

***

Каждую минуту Эштона терзала бессмысленная надежда — что откроется дверь и ему доложат о приходе Герина. Но прошло несколько дней, и надежда стала терзать каждые пять минут. Потом двадцать, потом каждый час. Он забывался в объятиях темноволосых красавиц и тощих мальчишек, последовательно изгоняя образ бывшего любовника из своего сознания. И тот начал приходить к нему во снах — каждую ночь, много месяцев подряд, пока однажды сама его жизнь внезапно не превратилась вдруг в кошмарный сон. И этот кошмар вытеснил, наконец, Герина из его снов — для того, чтобы он пришел к Эштону наяву.