— Ну а тот тип, который разрезает банан надвое голой рукой, смотри, вот так, и прямо с кожурой, это ведь настоящее достижение, а, мам?

Матильда смеется и гладит Тео по щеке.

Мальчики тоже смеются, все трое: давно они не видели маму такой веселой.

Последние недели, сидя утром с детьми за столом на кухне, Матильда замечает, что мальчики с надежной вслушиваются в ее голос и ищут на ее лице улыбку – но улыбки у нее больше нет, и она не знает, что им говорить. Иногда ей кажется, что сыновья смотрят на нее как на бомбу, готовую вот-вот взорваться.

Но не сегодня.

Сегодня, 20 мая, мальчики надели свои ранцы и вышли из дома уверенными и спокойными.

Сегодня, 20 мая, день начался со смеха.

Глава 8

Лиля поставила свою сумку в багажник и села рядом с ним. Перед тем, как тронуться, Тибо позвонил на базу и предупредил, что заступит на смену на полчаса позже. Роза ответила, что пока найдется, кем его подменить. Самая горячка еще не началась.

По дороге они не разговаривали. Через час Лиля задремала, привалившись к окну; из ее рта к подбородку протянулась тонкая струйка слюны.

Тибо подумал, что он ее любит, любит всю целиком – ее запахи, ее тело, ее вкус. Он подумал, что никогда прежде он не любил вот так, до самозабвения, каждую секунду, с неизбывным ощущением, что все непрочно, что ничего невозможно удержать.

На подъезде к Парижу движение стало интенсивнее. За несколько километров до окружной дороги они почти намертво встали. Зажатый позади грузовика, Тибо перебирал в памяти каждое мгновение вчерашнего ужина. Вот он, облокотившись на стол, наклонился вперед; он тянется к ней. А Лиля откинулась на стуле – как всегда сохраняет дистанцию. Тибо видит себя, видит, как он все больше увязает, пытаясь как можно точнее ответить на вопросы, которые она не перестает ему задавать: что ты ищешь, чего бы ты хотел, что ты хочешь получить – в идеале и нет? Шквал вопросов – ради того, чтобы ничего не говорить о себе, о собственных поисках. Чтобы удобнее было молчать.

Вот он: прилагает все усилия, чтобы казаться веселым, остроумным, интересным, беззаботным.

Вот он, лишенный всех своих тайн, обнаженный.

Вот он: муха, пойманная в стакан.

Тибо уже и позабыл, каково это – чувствовать себя настолько уязвимым. Неужели любовь всегда сопряжена с такой слабостью? Этот неотступный страх все потерять, сделать неверный шаг, сказать что-нибудь не то, одно злосчастное слово. Эта неуверенность в себе, в сорок лет как в двадцать. Но тогда можно ли представить себе что-либо более жалкое и безнадежное?

Перед ее домом он заглушил мотор. Лиля проснулась. Тибо наклонился к ней, чтобы поцеловать. Его язык проник к ней в рот. В последний раз. Он положил ладонь ей на грудь, провел рукой по ее коже – ощущение, которое он так любил, – и затем сказал:

– Нам надо перестать встречаться. Я больше не могу, Лиля. Я больше не могу. Я устал.

Невыносимо банальные слова. Истертые слова, которые оскорбляли его боль. Но других у него не было.

Лиля выпрямилась, открыла дверь, вышла. Обогнула машину, чтобы забрать вещи из багажника. Вернулась, уже с сумкой на плече, наклонилась к Тибо и сказала:

– Спасибо.

И затем, помолчав:

– Спасибо за все.

Ее лицо не выражало ни муки, ни облегчения. Ни разу не оглянувшись, она вошла в здание.

Вот он и сделал это.

Тибо сообщил Розе, что готов приступить к работе, и она скороговоркой продиктовала ему первый адрес: сильный жар, признаки гриппа. Несколько минут спустя она перезвонила ему с вопросом: не может ли он в нагрузку к своему четвертому участку взять еще и шестой? Фразера вчера сломал запястье, перелом со смещением. Диспетчер пока не нашел врача ему на замену.

Тибо согласился.

Он только что припарковался на стоянке возле здания, где его ждут. Он смотрит на свой телефон, отлично понимая, на что надеется. Он знает, что весь день будет поглядывать на экран мобильника, прислушиваться, не прозвучит ли сигнал SMS. Когда-то разнарядка выездов осуществлялась по радио. Теперь из соображений конфиденциальности служба скорой помощи снабдила своих сотрудников мобильными телефонами, подключенными к системе коротких номеров. И каждый раз, когда с базы придет новый адрес, он невольно будет надеяться увидеть на экране имя Лили. Ближайшие недели сигнал мобильника будет для него источником мучений.

А вдруг она все-таки затоскует по нему? Ощутит головокружительную пустоту, которую не сможет игнорировать? Тибо надеется, что пройдет какое-то время, и ее охватят сомнения, она постепенно осознает, что значит его отсутствие. Ведь должна же она понять, что никто ее не будет любить так, как он, несмотря на барьеры, которые она сама установила, несмотря на глухую стену, которой она отгородилась от окружающих, и о которой можно лишь догадываться по вырывающимся у нее изредка полусловам.

Смешно. Он просто смешон. Нелеп. Кем он себя считает? Что за исключительность, что за превосходство он себе приписывает?

Лиля не вернется. Она примет все как есть. Сейчас она, несомненно, поздравляет себя с таким исходом: легким, удобным, преподнесенным на блюде. Она-то знает, что те, кто в любви отдают больше, чем получают в ответ, в конце концов начинают тяготить.

Ему пора: первый на сегодня пациент уже ждет. Выйти из облака Лилиных духов, что висит в воздухе. Оставить окна приоткрытыми.

«Надо выдернуть капельницу», — заявил ему однажды Фразера, специалист по переломам – и не только запястья. Они зашли в бар пропустить по стаканчику после длинного уик-энда, который оба провели на дежурстве. Под влиянием выпитой водки, что бежала по венам теплой волной, Тибо рассказал ему о Лиле: это чувство, будто сжимаешь в руках нечто неуловимое, текучее. Будто пытаешься ухватить пустоту: безнадежный жест.

Фразера тогда посоветовал ему уходить немедленно. Стратегическое отступление, сказал он. И добавил, отрешенно глядя в свой стакан:

— В любви изначально заложена неисчерпаемая жестокость.

Тибо сидит в машине, припаркованной возле безликого многоэтажного дома. В последний раз смотрит на экран телефона – проверить, не пропустил ли он сигнал.

Он это сделал. Он все-таки сделал это: выдернул капельницу.

Он это сделал и теперь может гордиться собой.

Она улыбнулась. Будто ожидала этого. Будто давно была готова к этому.

Она сказала: «Спасибо». Спасибо за все.

Неужели можно быть настолько слепой, чтобы не разглядеть чужого отчаяния?

Глава 9

Едва закрыв за собой дверь, Матильда опускает руку в сумку. Пальцы ощущают прикосновение металла. Ее постоянно преследует страх что-то забыть: ключи, телефон, кошелек, проездной.

Прежде такого не было. Прежде она не боялась. Прежде, когда ее ничто не тяготило, ей не было нужды все перепроверять. Вещи не прятались от ее взгляда, наоборот, они были с нею заодно, и все выходило естественно и свободно. Прежде вещи не ускользали за мебель, не опрокидывались, не становились на пути.

Она так и не позвонила. С тех пор, как их терапевт ушел на пенсию, у нее больше нет семейного доктора. Она нашла было какого-то врача по интернету, но, уже набирая номер, подумала, что это бессмысленно. Она не больна – она просто устала. Как сотни других людей, с которыми она пересекается ежедневно. Тогда на каких основаниях? Под каким предлогом? Допустим, явится к ней незнакомый человек – и что она ему скажет? Просто скажет: я больше не могу. И закроет глаза.

По лестнице Матильда спускается пешком. На одном из этажей она встречает господина Делебара, соседа снизу, который не менее двух раз в неделю заявляется к ней с жалобой, что дети слишком шумят. Даже когда мальчиков нет дома. Господин Делебар принимает вид смертельной усталости; он слабым голосом приветствует Матильду. Она, не останавливаясь, проходит мимо, ее рука скользит по перилам, а ноги неслышно ступают по бархатистому ковру. Сегодня у нее нет ни малейшего желания задерживаться на несколько минут, чтобы перекинуться с ним парой слов, выслушивать его, казаться любезной. Ей совсем не хочется вспоминать о том, что господин Делебар – больной и одинокий вдовец, и все, что ему осталось – вслушиваться в шум сверху, преумножать его и попросту выдумывать, ей не хочется представлять себе, каково это – быть затерянным в тишине огромной квартиры.