Когда Матильда волнуется, в ее голосе порой появляются визгливые ноты, и она может двумя словами охватить целую октаву. Но не в этот раз. Сейчас ее голос звучит низко и размеренно. Она на удивление спокойна.

– Жак, нам надо поговорить. Уделите мне несколько минут. Это смешно. Я никогда не обратилась бы за переводом, если бы не обстоятельства, вы хорошо знаете, что у меня нет…

– Хм… Но послушайте, результат таков, каков он есть. Не будем углубляться в хронологию, уверен, у вас и у меня есть чем заняться помимо этого.

– Да ладно вам, Жак, вы отлично знаете, что как раз мне заняться нечем.

На несколько секунд наступает тишина. Матильда задерживает дыхание и бросает взгляд на Рыцаря Серебряной Зари: он по-прежнему вглядывается в далекую линию горизонта.

Ее сердце больше не колотится. Руки не дрожат. Она спокойна, и все вокруг нее обретает необычайную ясность. Матильда чувствует, что подошла к некому рубежу.

Внезапно Жак начинает кричать.

– Не смейте разговаривать со мной таким тоном!

Матильда не понимает. Она разговаривала с ним ровно. Ни одного резкого слова. Но Жак опять повторяет:

– Вы не можете говорить со мной таким тоном!

У Матильды перехватывает дыхание. Она оглядывается вокруг, ищет, за что зацепиться, что-то твердое, осязаемое, что имеет свое имя, и это имя у него никто не может отнять, этажерка, комод, папки с документами, она не в состоянии произнести ни звука.

А Жак заходится все сильнее:

– Я запрещаю вам говорить со мной таким образом! Вы меня оскорбляете, Матильда! Я ваш непосредственный начальник, и вы меня оскорбляете!

Внезапно Матильда понимает. Понимает, что происходит.

Его дверь открыта настежь, и он кричит именно с тем, чтобы все его услышали. А Жак повторяет: «Я запрещаю вам говорить со мной таким тоном, да что с вами, в конце концов?»

И все, кто находится рядом, смогут подтвердить: Матильда Дебор оскорбляла его по телефону.

Матильда теряет дар речи. Этого просто не может быть.

Жак не останавливается. Он отвечает на ее молчание гневными тирадами, возмущается, негодует, как если бы он реагировал на ее реплики. Наконец, он заключает:

– Вы становитесь грубой, Матильда. Я отказываюсь продолжать этот разговор.

Жак кладет трубку.

И снова перед ней возникает картина: отекшее лицо Жака и струйка крови в уголке его рта.

Глава 26

Нет, между ней и Жаком никогда не было двусмысленности. Ни томных взглядов, ни касания ногами под столом, ни игры словами. Никакой неясности. Ни жестов, ни намеков.

Разумеется, ее об этом спрашивали. Советовали поразмыслить над этим. Что-то должно быть. Не может не быть. Что могло стать причиной этой перемены, такой резкой и такой внезапной. Непостижимой. Что-то, связанное с чувствами и желаниями, и чего Матильда не хотела замечать.

Матильда не однажды перебирала в памяти события недавних лет, выискивая подробности, которые могли от нее ускользнуть. И не находила. Сколько раз они задерживались в конторе допоздна, вдвоем, сколько раз они обедали или ужинали вместе в ресторане, сколько ночей они провели в отелях – каждый в своем номере, сколько часов в машине, в поезде, в самолете, так близко друг к другу, сколько было возможностей… Но ни разу их руки не соприкоснулись, ничего не поднялось из глубины, ничего, что могло бы вызвать искру. Пожалуй, было пару раз, под конец дня, что Жак, забывшись, говорил ей «ты» – Жак, который со всем светом был на «вы». И вот теперь, оглядываясь на эти годы, что она может сказать?

Нет, Жак не был влюблен в нее.

Здесь что-то другое. С самого начала он взял ее под свое крыло, выбил для нее пост, отстаивал ее продвижение перед руководством. Он делал из Матильды свою самую верную союзницу, свою правую руку. Жак, на всех смотревший свысока, только к ней проявлял уважение и только ей оказывал доверие, отказывая в этом всем прочим. С самого начала они были в одной лодке, и ничто не могло ее ни раскачать, ни заставить отклониться от курса.

С тех пор, как Матильда поступила на должность, она ни разу не упомянула, что она вдова. И Жаку, и всем остальным она говорила только, что одна воспитывает детей. И это было правдой. Матильда не желала сочувствия и жалости, ей невыносима была мысль, что с ней могут обращаться осторожно и снисходительно, она ненавидела все эти слова.

Хотя Жаку она все же рассказала, но позднее, и без подробностей. Они ехали на поезде в Марсель, и разговор случайно коснулся этой темы. Они уже год работали вместе. Тогда Жак проявил сдержанность и не стал расспрашивать. Его поведение наедине с Матильдой ничуть не изменилось. И Матильда была ему за это благодарна.

Всегда казалось, что Жак видит дальше и шире, чем другие. Он обладал даром предвидения, тонкой интуицией, инстинктивным знанием рынка. Его называли провидцем. Матильда многое у него почерпнула. И не только в том, что касается технической или финансовой стороны; он также передал ей свое понимание бизнес-процессов. Свою строгость и свою требовательность.

Летиция не так уж и ошибалась. Матильда была его созданием. Он вылепил ее по своему образу, закалил в своих сражениях, вовлек в свои идеи. Сделал из нее верного ученика.

Но прежде он никогда не отказывал ей в праве на собственное мнение, даже если оно не совпадало с его взглядом.

Он знал, что Матильда восхищается им.

Да, она видела его таким, каков он есть. Иногда Жак ее раздражал. Порой даже очень. Его внезапные приступы гнева, его ирония, его склонность к преувеличению.

Однажды в Милане он позвонил на рецепцию отеля в два часа ночи из-за пятна на ковре в своем номере. На самом деле в том месте всего-навсего щетка пылесоса прошлась против ворсинок. Жак сам рассказал Матильде эту историю на следующее утро.

В марсельском ресторане класса «две звезды» он отослал назад свое блюдо, потому что углядел в его оформлении фаллический символ.

В одном отеле в Праге он заставил дежурного среди ночи подняться к нему в номер, потому что не смог найти CNN среди доступных ему 120 каналов телевидения.

За рулем своей машины Жак то и дело разражался ругательствами, не выносил, если ему приходилось ждать или стоять в пробках, громко проклинал свой GPS.

На самолете ему непременно надо было сидеть впереди и у прохода, даже если для этого кого-то приходилось пересаживать.

С тех пор Жак стал спокойнее. Его вспышки гнева утратили былую интенсивность. Прежнюю громогласность.

Так говорили.

Раньше от его голоса дрожали стены. Раньше, в те времена, которых она не знала, еще до нее. Раньше было хуже. Когда Жак занимал пост коммерческого директора. Когда его сарказм доводил женщин до слез. Когда он захлопывал дверь перед носом у своих сотрудников. Когда ему ничего не стоило уволить служащего в течение двух часов. Когда он еще не был женат.

С возрастом Жак угомонился. Но о его былой вспыльчивости по-прежнему ходили легенды, подпитываемые драматическими историями и слухами, более или менее правдоподобными, поддерживаемые приступами властности, которые Жак не всегда мог обуздать.

Сколько Матильда себя помнит, она никогда не придавала значения этим слухам. Настроения Жака ее не интересовали. Вероятно, это было одной из причин, почему Жак так ценил сотрудничество с ней.

Корпорация стала местом ее возрождения.

Корпорация заставляла ее одеваться, причесываться, краситься. Выходить из ступора. Идти дальше по жизни.

В течение восьми лет она являлась на службу, исполненная воодушевления и уверенности. С чувством, что она нужна здесь, что она вносит свой вклад в общее дело, задействована в чем-то, что она – часть целого.

Возможно, именно корпорация ее спасла.