— Святость нашей обители защитила нас, — осенил себя жестом, отгоняющим зло, произнёс секретарь. — Тебе не кажется, брат Най, что нам стоит на время остановиться?

— Я думаю да. Тем более что колдун оказался дажее более хлипким, чем выглядит. Едва дышит, а я ведь только приступил.

Инквизитор окатил мага холодной водой, похлопал по щёкам, но тот так и не захотел прийти в себя, так что страже ордена пришлось тащить колдуна на себе.

На вечерней мессе брата Андроника, исполнявшего на допросе колдуна роль секретаря, хватил приступ. Брата Найа, которому нездоровилось ещё ранее, от мессы освободили, поэтому о смерти своего напарника он так и не узнал. Когда на следующее утро он не появился на молитве, о нём забеспокоились. Обнаружили его в келье, мёртвого, в разодранной одежде и кожей, щедро украшенной царапинами и ссадинами, которые он явно нанёс сам себе. Все следы говорили о том, что лучший дознаватель ордена задохнулся от собственного распухшего языка. Впрочем, никаких иных признаков отравления не нашли.

И хотя предварительно было решено, что смерть двух инквизиторов, допрашивающих до этого Лукреция Горгенштейна, была лишь совпадением, мальчишку решили пока не трогать. «Паолос разберётся». Впрочем, до приезда главы ордена оставалась неделя, а молодой чернокнижник вторые сутки не приходил в себя. Казалось, жизнь истекала из него с каждым часом, и чем больше таял колдун, тем более странные и страшные вещи происходили в Дольхене. В орденском храме треснул алтарь, на кухне обнаружили с полсотни дохлых крыс, успевших перед смертью испортить почти все продукты. Мощи святого Келоса, недавно с большим трудом привезённые в орден, начали издавать столь сильное зловоние, что пришлось убрать их в дальний угол, а юродивый брат Филаре спрыгнул с колокольни, обрезав перед смертью почти все верёвки. Кто-то считал, что со смертью колдуна, оказавшегося неожиданно могущественным, и сумевшего преодолеть защиту Дольхена, всё прекратиться. Но большинство думали, что умерев в стенах ордена, чернокнижник принесёт ещё больше проблем, столь злобной и страшной была его магия.

Зло проникло в Дольхен вместе с колдуном, и только с ним оно могло уйти.

В какой-то степени Равелю повезло. Когда он сообщил дурную весть о Луке, дома был и отец, и Томас, так что ему не пришлось в одиночку выносить отчаянные рыдания матери. Впрочем, матушка достаточно быстро взяла себя в руки, и прежде чем Равель успел смыться, тут же нашла ему дело, отправив его за Лавелем. Вполне разумно, учитывая, что молодой священник лучше всего представлял, как будет действовать орден святого огня.

Найти молодого священника удалось в приходской школе, где Лавель занимался с детишками, обучая их грамоте. Сказать, что он удивился, увидев Равеля, было ничего не сказать. Хотя братья в детстве достаточно часто проводили время в одной компании, дружны они не были. Слишком уж разные были они по темпераменту, да и по взглядам на жизнь. Лишь только что-то весьма важное могло заставить Равеля его искать.

— Что случилось? Что-то дома?

Лавель разобрался в сути проблемы достаточно быстро, и на взгляд воина, удивился гораздо меньше, чем должен был. Подробности он выяснил уже в кэбе, везущим их домой.

— Бромель как-то с этим связан?

— Кто?

— Доминик Бромель. Епископ, который присматривал за Лукой, — раздражённо сказал Лавель.

— Хм, тот учитель действительно упоминал некого Доминика. Сказал, что он должен забрать мальчишку из Дольхена.

— Когда? — напряжённо уточнил Лавель. Рави лишь равнодушно пожал плечами, и кажется, впервые за долгое время разозлил своего долготерпящего брата.

Стоило им только переступить порог дома, как к Лавелю кинулась госпожа Горгенштейн. Глаза её лихорадочно горели.

— Ты знал? Ты знал?

— Знал что? — мягко спросил священник, беря ладони матери в свои. Но его мать едва ли было так его успокоить.

— Что Лукреций связан с чернокнижием, — госпожа Горгенштейн порывисто вздохнула. — Помнишь, ещё до того, как Лука поступил в Орхан, я просила тебя разобраться с его странностями? В то время он днями пропадал на кладбище, вёл себя совсем замкнуто и отстранённо. Тогда ты сказал, что это была лишь детская игра. Скажи, это действительно было так?

Священник заколебался. Та история… Ведь косвенно это он виноват в том, что случилось с Лукрецием. Он первый узнал, что у Луки магический дар, он был причиной того, что Бромель узнал о юном чернокнижнике и поспособствовал его поступлению в Орхан. И они вместе с епископом скрывали «особенности»

Лукреция. Ещё тогда стоило удивиться столь миролюбивой позиции отца Доминика. Он скрывал Луку от остальных, и, как подозревал Лавель, даже подстрекал юного мага в его грехе.

Тогда у Лавеля не было выбора, по крайней так казалось, но кто знает, как всё сложилось бы, если бы он их случайно не познакомил? Или бы жёстче отнёсся к Лукрецию. Ведь он так молод, неудивительно, что он отступился.

Видимо, молчание Лавеля было достаточно красноречивым. Щеку его обожгла пощёчина.

— Ты умолчал о проблемах Луки! Если бы мы с твоим отцом знали ещё тогда…

— То всё равно были бы беспомощны. Не нам влезать в дела магов и священников, — успокаивающе обнял жену Ольдвиг. — Нам стоит хотя бы быть благодарным, что он не рассказал о Луке ордену святого огня ещё тогда.

— И вы так уверены, что это не он сейчас отдал Лукреция инквизиторам? — цинично спросил Равель. — Как говорится, исправил ошибку прошлого.

Теперь уже оплеуха прилетела и ему. Пожалуй, в таком состоянии матушку было лучше не злить.

Впрочем, Равель и так понимал, что был не прав. В роду Горгенштейнов было принято крепко держаться за своих и хранить семейные тайны до последнего. Вот только этих тайн оказалось больше, чем можно было рассчитывать. Его, Равеля, страсть к убийствам, демоническая зверюшка Ави, а теперь ещё и связь Луки с запретным колдовством. И кто знает, что ещё? Наверняка, и у правильного Томаса есть свои грешки, да и сестрички те ещё лисицы.

— Что мы будем делать? — спросил воин, не заметив, как легко слетело с его губ слово «мы». — Этот… Доминик, епископ, на нашей стороне?

— Хотелось бы мне знать, — хмуро сказал Лавель. — Но в любом случае, нужно будет добиться с ним встречи. Любой иной поступок с моей стороны вызвал бы подозрение.

Только сейчас Равель начал понимать, сколь серьёзной проблемой для его братца-святоши может оказаться то, что он ради защиты Луки закрыл глаза на его тёмный дар. Святая Церковь Иеронима не прощала предательства. В лучшем случае его сошлют в глухую провинцию, дав бедный приход или просто снимут сан. В худшем посчитают отступником и еретиком. И тогда его будет ждать судьба Лукреция.

Равель мало ценил свою жизнь, чужие — ещё меньше. Но мысль, что Лавелю может грозить смерть, наполняло его сердце беспокойством. Лавель не такой, как они все. У него нет пронырливости Августина, или крепости духа Марка и Карла. Лавель мягкий, слабый человек, но именно он сейчас подвергал себя наибольшей опасности.

— Поосторожнее там, — неловко похлопал воин молодого священника.

— Конечно.

В этот день Равель не стал уходить из дома, хотя обстановка оставляла желать лучшего. И ладно он мог чем-то помочь. Но он оказался совершенно бесполезен и всё, что ему оставалось, это скучать в своей комнате, ожидая хоть каких-либо новостей от Лавеля.

Вернулся Лавель расстроенным — добиться встречи с епископом ему так и не удалось, да и привечали его не слишком-то гостеприимно, намекнув, что молодому священнику стоит знать своё место и не лезть куда не надо.

В гостиной за поздним ужином Ольдвиг собрал своих старших сыновей — Равеля, Томаса и Лавеля для того, чтобы решить, что дальше делать. Никого иного на это собрание они не пустили — женские сантименты были бы сейчас совершенно излишними.

— Это не конец, — сжимал кулаки Лавель. — Завтра я отправлюсь в Дольхен. Они обязаны со мной говорить!

Ольдвиг устало потёр лоб и откинулся на кресле назад.